В ожидании сердца (Пьесы)

Иветта уводит гостей. Главный врач недовольно смотрит им вслед, брезгливо ставит рюмку на стол. Снимает трубку телефона, набирает номер.

СТЕПАНОШВИЛИ. Это я. Прилетела его жена… Да, все не так просто… Буду держать тебя в курсе.

Кладет трубку. Возвращается Иветта.

ИВЕТТА. Смешные они.

СТЕПАНОШВИЛИ. Зачем ты с этим пьяным сосунком кокетничала?

ИВЕТТА. Нельзя? Я свободная женщина.

СТЕПАНОШВИЛИ (раздраженно показывая на стол). Убери эту помойку!

ИВЕТТА. Сию минуту, Гугуша Тарасович! (Собирает рюмки.) Звонила Манана Захаровна, просила напомнить, вы сегодня идете на юбилей к Салуквадзе в «Президент-отель». Подарок у нее есть, а вот цветы за тобой. На розы у него аллергия…

СТЕПАНОШВИЛИ. Сегодня? Опять! У меня, у меня аллергия на все эти юбилеи, крестины, свадьбы… Как же трудно быть грузином в Москве! Ты чего ухмыляешься?

ИВЕТТА. На разводы у тебя тоже аллергия?

СТЕПАНОШВИЛИ. Иветта, мы же договорились к этой теме больше не возвращаться!

ИВЕТТА. Конечно, Гугуша Тарасович… А мерчендайзер – интересное слово!

СТЕПАНОШВИЛИ. Ничего интересного. Иди ко мне? У нас есть пятнадцать минут.

ИВЕТТА. 8-985-255-00-01

СТЕПАНОШВИЛИ. Это что?

ИВЕТТА. Это телефон девушек по вызову. Круглосуточный.

Выходит, хлопнув дверью.

Сцена вторая

Просторная палата люкс. В огромном окне виден извив Москвы-реки и уступы университета. Больничная койка напоминает рабочее место космонавта. У стены – диван для посетителей. В вазах – живые цветы. На стенах – деликатный авангард. В глубоком кресле сидит мать Евсевия, немолодая монахиня с золотым наперсным крестом, в черной рясе и апостольнике. На спинке дивана, как на коне, устроился Алапаев, одетый в яркий шелковый халат. В руках у него гитара. Они поют, причем очень слаженно.

ХОРОМ:

Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены.
Тих и печален ручей у янтарной сосны,
Пеплом несмелым подернулись угли костра.
Вот и закончилось все – расставаться пора.
Милая моя, солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?

АЛАПАЕВ. Марин, а помнишь, как мы на картошке у костра пели?

ЕВСЕВИЯ. Помню, конечно, помню.

АЛАПАЕВ. А дальше? Обычно второй куплет все забывают.

ЕВСЕВИЯ. Я ничего не забываю. (Забирает у него гитару и поет одна):

Крылья сложили палатки. Их кончен полет.
Крылья расправил искатель разлук – самолет.
И потихонечку пятится трап от крыла.
Вот уж действительно пропасть меж нами легла.

ХОРОМ.

Милая моя, солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?

АЛАПАЕВ (забирает гитару). Марин… Или к тебе нужно теперь обращаться исключительно – мать-игуменья?

ЕВСЕВИЯ. Лапа, не валяй дурака!

АЛАПАЕВ. Марин, а почему Евсевия, почему не Евстигнея или Ефросинья какая-нибудь?

ЕВСЕВИЯ. Так владыка при пострижении нарек. Не нравится?

АЛАПАЕВ. Нравится! Но как-то странно. Полжизни была Мариной Замотиной, а потом вдруг – Ев-се-ви-я… Впрочем, тебе идет.

ЕВСЕВИЯ. Почему вдруг? Пять лет я была Мариной Алапаевой.

АЛАПАЕВ. Не забыла?

ЕВСЕВИЯ. Вспоминаю… иногда…

АЛАПАЕВ. Сколько же мы не виделись?

ЕВСЕВИЯ. Почти тридцать лет. Я перед монастырем к тебе домой заезжала – проститься, но ты был в командировке. А твоя новая жена… беременная… даже записку у меня не взяла. Раскричалась… Думала, наверное, я тебя вернуть хочу. Она разве не рассказывала?

АЛАПАЕВ. Нет.

ЕВСЕВИЯ. Знаешь, Лапа, я тогда очень удивилась.

АЛАПАЕВ. Чему ты удивилась?

ЕВСЕВИЯ. Я думала, ты женился на той, ну… из-за которой мы с тобой… Оказалось, совсем на другой.

АЛАПАЕВ. Марина, я же на коленях объяснял: увлечение, помутнение, дурь…

ЕВСЕВИЯ. Блуд.

АЛАПАЕВ. Вот-вот: он самый! А скажи, если бы у нас был ребенок, ты бы все равно ушла?