В ожидании Синдбада

– А я прежде хорошо изучила эту эпоху. Страшное время, а искусство получилось удивительно интересное и не жестокое. Очень красивое, домашнее, уютное. Кстати, в тот год похожих дипломов не было. Никто не объединил историю и искусство. Никто почему-то не взялся за темы культуры. А ведь светская, жанровая живопись – это важная часть культуры.

– А по специальности вы работали?

– Немного. В Москве. Место отличное, многое можно было бы сделать, но мне захотелось домой. Вот, понимаете, до слез захотелось в Славск. Я и объяснить это не могу.

– Но ведь после Москвы, говорят, тяжело в маленьких городах жить?

– Может быть. Но, понимаете, кто что ищет. Я искала немного покоя, немного забвения, немного прошлого. Наверное, такой был период. Период, когда необходимо вернуться домой. А вернувшись, я успокоилась. И поняла, что никуда не хочу уезжать.

– А как вы директором музея стали?

– Очень просто. Мама меня устроила к себе в музей – в то время она была директором. Обучила всем премудростямм. А когда уходила на пенсию, порекомендовала меня. Вы знаете, желающих не нашлось. В нашем не очень прибыльном деле много хлопот, много головной боли, много бумажек и удовлетворение исключительно нематериальное.

– Это верно, – Виктор Андреевич рассмеялся, – я иногда по сторонам смотрю – нет преемника.

– Аналогично. А что касается развода, – Нике вдруг захотелось поделиться тем, о чем она думала достаточно часто, – я иногда жалею, что так произошло, иногда радуюсь.

– Почему жалеете – ясно. Но почему радуетесь?

– Может, у меня в жизни будет что-то еще? Знаете, совсем другое, такое, от чего просто крышу сносит. Такое, против чего и устоять будет невозможно.

– А если не будет?

– Мне приятнее думать, что будет. Так интереснее.

– Из этого следуют два соображения.

– Это каких же?

– Первое – вы в ожидании счастья. И значит, оно обязательно случится. А второе – это счастье явно не я.

– Э-э-э, – растерялась Ника, – вы, может, и не счастье, в том смысле, о котором сказали, но вы на редкость обаятельный и приятный собеседник. Не с каждым я бы так разоткровенничалась.

– Рад это слышать, – Виктор Андреевич был серьезен.

– А что, если нам пойти гулять по городу? Это же просто счастье какое-то, а не город!

– Ну, вот, опять про счастье! С удовольствием!

Исчезли они незаметно – народ занимался едой и шумными разговорами. Выйдя из ресторана, они очутились на Среднем проспекте, недалеко от Театра сатиры на Васильевском. Воздух был по-апрельски свеж, а небо по-весеннему прозрачным.

– Не замерзнете? – заботливо спросил Виктор Андреевич.

– Нет, я в этом пальто и зимой хожу. – Ника порадовалась, что взяла с собой что-то вроде длинного пуховика. Сейчас на свежем ветру, который продувал остров из конца в конец, ей было уютно. Хотелось бродить по улицам, рассматривать дома, болтать о чем угодно. И вдруг стало очень тепло на душе. Рядом с этим, до смешного похожим на Чехова человеком она почувствовала себя на удивление спокойно. «Как я его раньше не разглядела? Спокойный, неглупый, внешне приятный. Прекрасный компаньон», – подумала Ника и взяла спутника под руку. Он тотчас же накрыл ладонью ее руку.

Они пошли вдоль проспекта.

– Вы сказали, что вспоминать молодость и юность бывает неловко, – вдруг сказал Виктор Андреевич.

– Да, у меня часто такое ощущение бывает.

– Не мужественно признаваться в подобном, как считаете?

– Если хочется, то почему нет?

– Ну, да… – промолвил Виктор Андреевич, – понимаете, у меня есть пара историй. И когда я их вспоминаю, стараюсь как-то объяснить себе, почему так произошло и почему так долго я это помню.

– Что-то не очень приятное?

– Как вам сказать, тогда это казалось трагедией. Сейчас кажется глупостью, мелочью, но вспоминать тяжело. Хотя, повторяю, конечно, с позиций взрослого человека и тех проблем, с которыми мы иногда сталкиваемся, просто ерунда какая-то.

– И все же…

– Видите ли, я в детстве был очень толстым. Да, да, – Виктор Андреевич ответил на удивленный взгляд Ники, – очень толстым. Просто безобразно толстым. Родители таскали по врачам, но те только в карточках каракули писали и диеты прописывали. Толку было ноль от тех диет. Я не худел. За партой сидел один – мне тесно было с кем-то. Мне вообще было тяжело. Например, физкультура. Слава богу, хороший у нас физрук был, жалел меня. Ставил троечки, никогда публично не ругал, не заставлял при всех сложные упражнения делать. Одним словом, жизнь мне облегчал. А жизнь была тяжелая – меня дразнили не только свои, но и ребята из других классов. Не буду говорить банальности, но дети – люди жестокие. А если кличка «жирдяй» приклеилась, значит, до десятого класса с ней ходить будешь.

– Тяжело, – согласилась Ника.

– Да, но я умудрился как-то без унижения, без заискивания сохранить лицо. Конечно, меня обзывали, но я хорошо учился, и были у меня своего рода достижения. Например, химию отлично знал, задачи по физике хорошо решал. Еще я метко стрелял. Нас тот же самый физрук в тир водил. Это как-то поддерживало мой авторитет. Иногда кто-то цеплялся ко мне, но это вот к классу седьмому как-то изживало уже себя.