В парализованном свете. 1979—1984

Память у Вигена Германовича была феноменальная. Когда однажды после маленького дружеского застолья, шутки ради, он попробовал соревноваться с отдельскими электронно-вычислительными машинами, ШМОТ-2 проиграла ему сразу, а «Латино сине флектионе» сопротивлялась не более десяти минут. И всем стало ясно тогда, что если Вигену Германовичу уступают электронные машины, то человеку даже нечего и пробовать состязаться с ним. Может, потому с Вигеном Германовичем никогда не спорили. Никогда не возражали. Если он говорил «нет» — это значило «нет», а если «да» — то это было твердое «да». Никто не мог припомнить случая, чтобы заведующий отделом информации повысил голос, но каждое произнесенное им слово было отлито, казалось, из сверхплотного вещества. Он держал в голове сотни телефонов, тысячи лиц, огромное количество многообразной полезной информации, мог, например, умножить в уме семизначное число на восьмизначное, разделить, вычесть, сложить, извлечь корень, возвести в степень, определить нужный процент. Увидев человека хотя бы однажды, он запоминал его на всю жизнь. Если он даже краем уха когда-либо слышал, что Нина Павловна из технического отдела — родственница академика Скипетрова, то, спустя десятилетия, мог включить уникальный свой мозг, перебрать всех известных ему родственников академика, все, что когда-либо слышал о них и о людях, его окружавших, чтобы уже через секунду получить готовый ответ. Несомненно, Виген Германович был одним из немногих, кто наверняка знал, в какой мере Нина Павловна является родственницей академика Скипетрова и даже в каком колене, однако знанием своим обычно ни с кем не делился.

Вообще Виген Германович был столь сдержан и скрытен, что постороннему его способности могли показаться самыми обыкновенными, и лишь приближенные сотрудники, в чьем присутствии были посрамлены ШМОТ-2 и «Латино сине флектионе», крепко усвоили, что Виген Германович знает, помнит и может все.

Тем не менее, как и другие начальники отделов, Виген Германович пользовался настольным календарем, делал в нем разнообразные пометки, записывал телефоны, фамилии, время назначенных встреч — как бы затем только, чтобы ничем не выделяться из своей среды.

«Таганков, — повторил про себя еще раз Виген Германович. — Интересно, что же это за птица такая?» Он пытался прочитать правильный ответ в выражении лица, глаз, в напряженно-фальшивой улыбке заместителя директора Крупнова, которого мысленно видел перед собой. Лихорадочно работающее устройство его памяти пробивало дырки в перфоленте, кодировало программу поиска, и на лице заместителя директора возникали сквозные отверстия, как если бы большую фотографию Владимира Васильевича подняли на аэростате высоко в воздух и меткий стрелок пробивал ее теперь пулями из скорострельного оружия.

Мозг Вигена Германовича напряженно работал. Когда перфорация была целиком нанесена на воображаемую карточку, запущена в дело и был получен результат, Виген Германович едва сдержал вздох разочарования: «Неопределенно, нехватка информации». Примерно такую же операцию он проделал с мысленным портретом начальника отдела Сироты и получил тот же невразумительный ответ. Пришлось срочно обработать материалы, связанные с директором института, заведующим отделением Белотеловым, с профессором Степановым и даже с покойным академиком Скипетровым, однако Таганков нигде себя не обнаруживал — ни в дырках, ни в промежутках между ними. Виген Германович не видел Таганкова, не чувствовал, не ощущал его. Таганков как в воду канул. Его словно бы и вовсе не существовало.

«Может, случайная кандидатура? — мелькнула утешительная мысль, но Виген Германович отбросил ее, — Подобных случайностей не бывает. Непременно какую-нибудь свинью подложит Владимир Васильевич. Решил вопрос через два часа после принятия решения. Невиданно. Неслыханно. Еще чай, можно сказать, не остыл. Еще протокол подписать не успели. И ни минуты на размышление!..»

Виген Германович мягко забарабанил по полированной крышке стола, затем снял трубку, набрал трехзначный номер.

— Непышневского!

На другом конце провода почему-то не спросили: «Что Непышневского?» или «Куда Непышневского?», хотя употребленный падеж, безусловно, таил в себе подобного рода вопросы.

— Одну минуту, Виген Германович, — прожурчал вместо этого вежливый голосок, и уже понеслось куда-то, как по цепи, стремительно тая: «Непышневского! Непышневского! Непышневского-о-о!..»

Продолжая думать о чем-то своем, Виген Германович плечом прижал скользкую трубку к щеке и снова провел раз-другой указательным пальцем по шишечке на тыльной стороне ладони. Шишечка не болела, но мешала. Непривычно, неловко, неприятно было жить с этой неизвестно откуда взявшейся штуковиной.

Мембрана доносила приглушенные голоса, словно за невидимой стеной греческий хор скорбел о судьбе Электры.

— Виген Германович, вы слушаете?

— Да-да.

— Он вышел куда-то.

— Срочно найдите.