В парализованном свете. 1979—1984

Опустив трубку на рычаг, Виген Германович взглянул на часы: 16.32. Вращающееся мягкое кресло под ним едва покачивалось из стороны в сторону, будто кто-то заботливо убаюкивал начальника отдела информации, пытаясь отогнать дурные мысли.

Вошел запыхавшийся Непышневский. Его всклокоченные седые волосы напоминали курящееся над горой облако, которое Виген Германович наблюдал иногда из окна санатория в Пятигорске, где обычно проводил свой отпуск.

— Я в парке работал, Виген Германович. Вы меня звали?

Виген Германович приветливо кивнул.

— Ну конечно. Пожалуйста. В парке так в парке. Вы же теоретик у нас. Человек, можно сказать, свободной профессии… Кстати, о теории. Что собой представляют работы степановской лаборатории?

Это был серьезный разговор, а всякий серьезный разговор Виген Германович начинал издалека.

— По-моему, они занимаются интересным делом.

— Все?

— Что? — не понял Непышневский.

— Все так прямо и занимаются интересным делом? Я имею в виду практическую важность, а также теоретическую направленность.

Непышневский даже растерялся.

— Ну как? Собственно, как обычно бывает? Что-то важно, что-то не очень. Они же разработчики, у них — реальное дело. Им труднее всех. Приходится быть и теоретиком, и практиком, и снабженцем, и администратором. И слесарем, и сантехником. Реально-то работающих людей, вы знаете, мало, а трудностей много. Особенно с согласованиями. В одном-то ведомстве… А уж если в разных… Каждый в свою дуду дует. Я, знаете ли, через это прошел. Бумаг — пропасть. Одни сплошные бумаги. Появляются, подписываются, исчезают куда-то. Еще в мое время это был ужас какой-то, а сейчас, говорят, еще хуже…

— Таганкова знаете? — перебил эту никчемную болтовню Виген Германович, отметив про себя, что теоретическая работа идет старику во вред. Совсем оторвался от жизни, от коллектива.

— Таранов? Был такой. Профессор. Вместе с Пал Палычем Скипетровым работал…

— Да не Таранов, а Таганков, — холодно поправил его Виген Германович, ощущая неприятное подергивание в правой части груди и все более внутренне раздражаясь. Неужели все теоретики столь многословны и глупы?

— Такого не знаю, — поджал губы Непышневский.

— Из степановской лаборатории. Младший научный сотрудник.

— Даже не слышал.

— Собираемся принять его в наш отдел.

— Химика? К нам?!

— Вы ведь работаете… Непышневский только тяжело вздохнул.

— Так вот. Нужно собрать о нем самую подробную информацию. Хочу попросить вас. Как нашего ведущего теоретика…

— Нет, — упрямо замотал головой старик. — Не знаю. Не знаком. Вы уж кого-нибудь еще. Помоложе…

Виген Германович не отводил взгляда, а теоретик, напротив, все прятал глаза, опускал голову, отворачивался. Виген Германович смотрел пристально, не мигая. И чем дольше — тем с меньшей симпатией.

— Не хотите? — задал он наконец прямой вопрос.

А теоретик все юлил, не находя места своим глазам и рукам. Такая нечуткость оскорбила Вигена Германовича, который хорошо относился к своим сотрудникам, требуя, однако, взамен доброго отношения и с их стороны. «Зачем я его только в отделе держу? — с досадой подумал он. — Пользы ведь никакой».

— Почаще бывайте на своем рабочем месте, — строго посоветовал начальник отдела. — А то каждый раз приходится искать неизвестно где.

Когда Непышневский ушел, Виген Германович с тоской посмотрел ему вслед. «С молодыми, конечно, работать легче. Что ни говори, пенсионный возраст — это все-таки пенсионный возраст».

Он снял телефонную трубку, снова набрал трехзначный номер, но на этот раз другой.

— Слушаю, — по-военному четко ответили на том конце провода.

— Зайди.

— Сию минуту, Виген Германович.

Опять приходилось прибегать к услугам Праведникова. Праведников, Праведников — везде один Праведников. Незаменимый человек. Если что ответственное, неприятное, щепетильное, так обязательно выручит Никодим Агрикалчевич. Он тебе и контрольный редактор, и на все случаи жизни. Преданный, верный, надежный, опытный сотрудник. Но не может же вся работа в отделе держаться на одном Никодиме Агрикалчевиче. «Кадры нужно готовить, кадры», — размышлял Виген Германович.

В это время в бесшумно приотворившуюся дверь просунулась очень крепкая, до блеска отполированная, загорелая лысина.

— Заходи, Никодим Агрикалчевич. Присаживайся. Как дела? Как там поживают наши вопросы организации и управления? Какие успехи? Какие трудности?

— Работаем, — с готовностью откликнулся контрольный редактор.

«Вот золотой человек, — не переставал восхищаться про себя Виген Германович. — Никогда не ноет. Ничего не просит. Всегда подтянутый, бодрый, жизнерадостный».

— Одно только… — словно прочитал мысли начальства контрольный редактор. — Орленке бы проработать некоторые вопросы. Дней бы на десять в библиотеку его.

— Даю ему три недели, — щедро распорядился Виген Германович.

— Ну что вы… — даже покраснел контрольный редактор.

— К тебе, Никодим Агрикалчевич, встречная просьба.

— Слушаю!

Контрольный редактор даже привстал, весь обратился в слух.

— Таганкова знаешь?

— Это…

— Из отдела Сироты, степановская лаборатория.

— Ну-ну!