В пасти Дракона

Вышло историческое «своя своих не познаша», и если не «побита», то уже только потому, что не до того было.

Едва только начинался пожар и люди кидались тушить пламя, среди них появлялся человек в чёрном одеянии миссионера. Люди работали, отстаивая постройки, а он читал им красноречивые проповеди на тексты из Библии, вовсе не соответствовавшие положению. Мало кто понимал его, но всё-таки невольно проповедника слушали и отвлекались от дела.

Это был сумасшедший миссионер Нейстгауз, страдавший, кроме мании говорить проповеди, ещё манией преследования. Вначале он был тих, но потом стал буйствовать. Лишился рассудка он не во время осады, и можно представить себе такого проповедника среди китайских простолюдинов. Когда буйные припадки несчастного усилились, его посадили под замок. Однако он нашёл возможность удрать к китайцам...

Беднягу заранее оплакивали. Все были убеждены, что ему не миновать страшных мук. Нейстгауз, очутившись V китайцев, не только был ласково принят ими, но даже досыта накормлен и напоен, и после китайским властям пришлось чуть не силой отправлять его к соотечественникам.

Вообще отношение китайцев к осаждённым представляется в высшей степени странным.

С утра начиналась бомбардировка, стреляли, не причиняя вреда, крупповские пушки, потом всё стихало; затем приносили письма от «князя Цина и прочих». В письмах предлагалось европейцам сперва перейти в здание цунг-ли-яменя, где бы правительство могло принять на себя охрану от озлобленного против них народа; после этого предлагалось доставить всех, кто ни был в посольствах, в Тянь-Цзинь; присылались фрукты, вода... оказывались всевозможные в подобном положении любезности.

Был даже такой случай...

Постреляли-постреляли китайцы из пушек да ружей, а потом явились к баррикадам для «дружеской беседы». Началось то, что по-русски называется «тары-бары-растабары». Китайцы добродушно посмеивались, и вот в одну из таких бесед они пригласили молодого француза Пельо в гости «чайку попить».

Французик был прислан сюда из Тонкина для изучения Китая и несколько знал языки страны. Недолго думая, он решил не упускать такого прекрасного случая для наблюдения, принял радушное приглашение и полез через баррикады.

— M-eur Pelliot, куда вы? — закричал ему командовавший французским отрядом. — Нельзя, назад! Вы погибнете...

— И не подумаю! — отвечал Пельо. — Со мной обращаются ласково, приглашают радушно. Часа через полтора вернусь...

— Я приказываю вам назад! — закричал командир.

Пельо только рукой махнул ему в ответ и преспокойно отправился с китайцами в улицы Пекина.

Бледный, дрожащий командир отряда сообщил по начальству об этом случае.

— Да как же вы выпустили этого сумасброда! — накинулся на него главный начальник французского десанта.

— Но помилуйте, не мог же я стрелять в него! — оправдывался тот.

— Его немедленно замучают, и это будет на вашей совести...

Всех взволновало это происшествие. Обсуждали уже вопрос, как бы выручить бедного молодого человека, но так как обсуждение по существу и в деталях продолжалось битых два часа, то решили, что Пельо уже погиб и выручать его нечего...

Так и похоронили совсем молодца, когда вдруг со стороны заграждений пронеслась весть:

— Пельо здоров и невредим... назад идёт!

В самом деле, француз целёхоньким возвращался из своей прогулки по Пекину. Мало того, у него руки были полны всевозможными фруктами, которые с французской любезностью он поспешил предложить дамам.

Он был в несказанном восторге от приёма.

Оказалось, что его встречали с почестями, отвезли к какому-то (он не мог назвать имени) мандарину, там его угощали чаем, печеньем, фруктами, последних даже с собой надавали... Так радовался Пельо своему визиту, что, казалось, готов был снова полезть за баррикаду к такому врагу...

Дамы тоже были довольны тем, что молодой человек не забыл их. Они очень мило благодарили французика за память.

Вообще дамы, которым пришлось разделить осаду со своими супругами, к великому удивлению, оказались очень недурными хозяйками. Всегда в изящных изысканных туалетах, милые, грациозные, они даже находили время заглянуть на кухню, распечь поваров за дурное приготовление кушаний; за завтраком и обедом они с салонной изящностью разливали по тарелкам суп, раскладывали мясные кушанья. Чай они предлагали с такой милой услужливостью и с приветливостью, что невольно в их салонах забывались и свинцовый град, и лопавшиеся временами над головами осаждённых гранаты.