В пекле огненной дуги

— Дорогие бойцы и командиры Красной армии! — пылко сказала та, что постарше. — От лица всех пионеров города Сатка мы желаем вам побыстрее разбить фашистов, напавших на нашу Родину. Будьте стойки и мужественны! Бейте нещадно проклятого врага!

А потом та, что помладше, стала читать стихотворение:

Во дни всенародного горя,

С потухшею трубкой у рта,

Он смотрит: от моря до моря

Легла через карту черта.

Направо — печалью и гневом

Отчизны глаза налиты,

И пламя бушует налево

От этой тяжёлой черты…

И, слушая это стихотворение^[28], Семён почувствовал трепет в груди и ещё что-то величественное и торжественное. Он понял, что это стихотворение о товарище Сталине, который сейчас думал и заботился обо всей стране и о том, как победить захватчиков.

Черта эта движется снова,

К Москве, закругляясь, ползёт,

Но грохот с твердынь Подмосковья

Над миром смущённым встаёт…

Речь шла, конечно же, о битве за Москву, о самом тяжёлом моменте войны, когда решалась судьба столицы и, может быть, всей страны. Семён восхитился тем, как ярко поэт сумел передать свои мысли и чувства.

И, глянув прищуренным глазом

На клетки календаря,

Он ставит внизу под приказом

Седьмое число декабря.

Недаром за час до рассвета,

Всходя на кривой эшафот,

Кудрявая девочка эта

Сказала, что Сталин придёт!

Последние две строки особенно сильно проникали в самое сердце, терзая его и рождая в нём гнев. Ведь здесь говорилось о подвиге комсомолки Зои Космодемьянской, которую жестоко казнили фашисты. И в душе уже заклокотало бешеное желание уничтожать тех, кто совершил такое зло.

Бить и уничтожать! Рвать их зубами! Давить эту поганую нечисть!..

А буквально через пару дней пограничников ожидал новый сюрприз, который вышел более приятным и значимым.

Полевые занятия были неожиданно прерваны почти в конце дня, и взвод вернули в расположение полка. Возле штаба стояли две машины: бортовая полуторка^[29] и легковая «Эмка»^[30], а на крыльце о чём-то говорили между собой командир полка и комбаты, полковой и батальонные комиссары. С ними был ещё какой-то холёный тип в штатском, с очками.

Шульженко подозвал Романцова и отдал ему какое-то распоряжение. Взводный в ответ козырнул и выкрикнул четыре фамилии своих бойцов, среди которых назвал и Семёна.

— Помогите товарищам разгрузить машину, — приказал взводный. — Туда, на помост.

Кузов полуторки был уставлен небольшими фанерными ящиками вроде почтовых.

— Сынки, снимите четырнадцать штук, — попросил стоявший рядом с грузовиком пожилой мужик в телогрейке и военной шапке, уши которой были завязаны сзади. Судя по виду, это был рабочий.

Семён взял один из крайних ящиков и удивился, потому что тот оказался довольно-таки тяжёлым — килограммов под тридцать.

— Ого! — взяв другой ящик, воскликнул сержант Потапов. — Отец, ты нам, что ли, чугуняки какие-то привёз?

— Сувениры тут для вас, — неопределённо ответил рабочий.

— Ух ты! — Потапов обрадовался. — А что ж за сувениры такие?

Рабочий усмехнулся.

— Ишь, какой любопытный… Потерпи маленько, скоро узнаешь.

Семён поставил ящик на эстраду и, вернувшись за следующим, увидел возле «эмки» девушку. Одета она была тоже по-рабочему: ватные штаны, телогрейка и шерстяной серый платок. Но, несмотря на эту поверхностную невзрачность, у девушки было очень симпатичное лицо с большими карими глазами.

Когда он вернулся за третьим ящиком, то опять полюбовался девушкой в рабочей одежде и испытал при этом сильное волнение. Она же лишь вскользь бросила на него взгляд и сначала нахмурилась, очевидно, догадавшись, что её разглядывают, но потом улыбнулась, и от этой улыбки в душе Семёна воцарился такой сумбур, что он едва не уронил ящик.

Когда все четырнадцать ящиков были поставлены на эстраду, пожилой рабочий попросил закрыть борт полуторки.

Находясь в приятном очаровании и не отдавая отчёта своим действиям, Семён, насилу преодолев возникшую робость, подошёл прямо к девушке и замялся, не зная, какие слова ей сказать.

— Вы что-то хотели, товарищ красноармеец? — строго спросила она, сделав серьёзный вид, хотя глаза её при этом по-доброму смеялись.

— Да… — Семён почувствовал, что краснеет от неловкости, и едва смог говорить. — Я… хотел сказать вам… что давно не встречал таких девушек.

— Каких это таких? — Она немного наклонила голову вбок, глядя на него с интересом.

— Ну… — Он окончательно пришёл в смущение и растерянность. — Таких, как вы… красивых.

— Да? — Девушка неожиданно рассмеялась.

Семён хотел было что-то ещё добавить к сказанному но не успел — рядом деликатно кашлянул пожилой рабочий.

— Пойдём, Надюха, — строго произнёс тот, покосившись на Семёна, — а то, я смотрю, хлопцы тут шибко бойкие. Заговорят тебя.

— Не бойтесь, Савелий Михалыч, не заговорят, — с весёлым вызовом ответила она и опять засмеялась.

После этого они оба поднялись на крыльцо штаба и скрылись за дверью, а Семён ещё с минуту стоял подле машины, переживая свой короткий разговор с девушкой по имени Надя и всей душой желая продолжить его…

А спустя четверть часа всех опять построили у эстрады, и полковой комиссар сделал объявление.