В пекле огненной дуги

— Там ещё один готовый. — Пужай-Череда кивнул на дверь соседней комнаты. Затем он хмуро поглядел на дезертиров и покачал головой. — А этих засранцев выводите во двор и, как говорится, по законам военного времени…

— В смысле? — растерялся Золотарёв.

— Чё тебе непонятно? — разозлился Пужай-Череда. — Расстрелять, к чёртовой матери!

— А ну, выхады! — Давлетгиреев качнул в сторону сеней стволом СВТ.

Колеватов побледнел, но пошёл к выходу из избы, а Тарасюк вдруг затрясся и упал на колени.

— Простите… товарищи, миленькие, — залепетал он, умоляюще глядя на младшего лейтенанта. — Простите! Я кровью искуплю. Клянусь…

— Что, гнида, страшно помирать? — Пужай-Чере-да пинком опрокинул дезертира на пол. — А людей грабить не боялся? Жил как скотина, так хоть умри по-человечески! А ну встал!

Колеватов остановился в дверном проёме и презрительно смотрел на своего товарища.

Тарасюк зарыдал и пополз к Пужай-Череде. На вид ему было не больше двадцати пяти.

— Простите… я искуплю, — продолжал он жалобно канючить.

Этот человек сейчас прямо на глазах, по сути, превратился в жалкое, трясущееся от страха перед смертью и потерявшее своё человеческое обличье существо. Зрелище было крайне омерзительным.

— Может, в трибунал передадим? — неуверенно предложил Александр, стараясь не смотреть на рыдающего бывшего красноармейца.

Пужай-Череда поморщился, потом махнул рукой и повесил на плечо автомат.

— Ладно, хрен с ними. Повезём в комендатуру. Пусть там решают, что с ними делать. Вставай, шкура. Считай, тебе повезло. Может быть…

Александр вздохнул. Ему очень не хотелось участвовать в расстреле, даже если речь шла о дезертирах, ставших бандитами и грабивших своё же население.

«Пусть их судьбу решает трибунал. Ведь он на то и создан…»

— Ну, лейтенант, спасибо тебе и твоим бойцам за помощь. — Пужай-Череда крепко пожал Александру руку. — Счастливо вам…

Где-то спустя час пограничники вернулись в деревню, а ещё через полчаса полк вновь двинулся в сторону фронта.

* * *

Заканчивался седьмой день похода, хотя порой Семёну начинало казаться, что после выгрузки в Ельце прошло уже недели две. Потому что время будто замедлило своё течение, сделавшись более вязким на морозе и холодном ветру. Он вспомнил великого немецкого физика Альберта Эйнштейна, о котором как-то читал в библиотеке Мургабской комендатуры. Так, может, и прав был этот самый Эйнштейн, когда заявил, что время имеет относительную величину? Вот где эта относительность и проявилась.

Если первые три дня пути были хоть и трудными, но всё же более-менее сносными, то дальше началось настоящее испытание на предел человеческой выносливости.

После короткого затишья метель разразилась с новой неистовой силой и пока явно не думала униматься. Она всё свирепствовала и свирепствовала, словно решила заморозить и напрочь занести снегом эту часть планеты. Понятно, что в таких погодных условиях ни о каком подвозе полевой кухни не могло быть и речи. А поскольку имевшийся с собой запас продуктов кончился, то с питанием возникли серьёзные проблемы.

Жители сёл и деревень, мимо которых проходил полк, подкармливали солдат, чем могли, делились последним. В основном это была варёная картошка, которой доставалось буквально по одной на человека. Более смекалистые и бойкие обшаривали попадающиеся на пути разрушенные и сгоревшие хаты и сараи, находя в погребах и сусеках^[35] хоть какое-то пропитание: сырую свёклу и репу, лук или полусгнивший картофель.

Но всё же это была крайне скудная пища. Недоедание быстро подтачивало силы организма, но надо было продолжать поход, и люди шли. Позади остались горящие после бомбёжки городок Дивны и село Колины. Полк теперь двигался по Курской области в направлении деревни Золотухино, упорно приближаясь и приближаясь к линии фронта.

После Дивен по обочинам дороги начала встречаться немецкая техника: брошенные пушки и мотоциклы, сгоревшие машины, подбитые полугусеничные бронетранспортёры и даже танки. Местами виднелись и наполовину занесённые снегом трупы немецких солдат и офицеров.

— Окочурились, хухрики, — в какой-то момент зло прокомментировал Потапов. — И поделом им. Неча было соваться сюда. Сидели бы спокойно в своей Германии. Нет же, припёрлись, мать их…

Война теперь сделалась совсем близкой и, уже не стесняясь, демонстрировала своё омерзительное обличье, рождая в голове Семёна ранее неведомые мысли и вопросы.