В пекле огненной дуги

Солнца на небе не было, оно заслонилось густой бело-серой пеленой облаков, словно не хотело смотреть на творящееся кровопролитие или боялось.

— Сколько же здесь уже народу положили, — качая головой, произнёс Воронин. — Хоть бы не зря.

— Не мелите ерунды, сержант. — Александр перешёл на «Вы», как делал всегда, когда хотел кого-то приструнить. — Если гибнут наши враги и горят их танки, значит, уже всё это не зря. Вам понятно?

— Понятно. — Воронин переменился в лице. — Я ж… не в том смысле.

— А я в том! — Александр взглянул на смутившегося сержанта и чуть смягчился. — Не сомневайся, Ваня. Мы их здесь расколошматим. Вот увидишь…

Он прошёлся по всему участку обороны взвода, подбадривая бойцов и проверяя их амуницию. Вроде бы, все пребывали в бодрости и нормальном самочувствии и были готовы к бою.

Пошёл второй час сражения. Несмотря на большие потери, немцы упрямо рвались к Молотычам, наступая вдоль грунтовой дороги, ведущей от Тёплого. Их танки, вздымая пыль, пёрли и пёрли, будто одержимые. Ворвавшись на позиции, они начинали утюжить окопы и давить людей.

В это время правее в поле зрения появилась ещё одна немецкая группировка, которая повела наступление прямо на склоны холмов, где занимал оборону Памирский полк. Было хорошо видно, что танки имеют разнообразный окрас. У одних он был просто защитно-зелёным, а корпуса других покрывали пятна всевозможных цветовых сочетаний. На бортах, кроме чёрно-белых крестов, виднелись какие-то жёлтые символы в виде стрелок с поперечными чёрточками.

Заговорили дивизионные пушки, за ними вступили в дело противотанковые ружья, ударили пулемёты.

В траншее с каждой минутой росло волнение. Все понимали, что бой неотвратим, и люди настраивали себя на него, как кто мог, готовились к смертельной схватке с врагом. Радовало то, что теперь, в отличие от мартовского боевого крещения, нет недостатка в патронах и боеприпасах. Почти у каждого при себе имелась противотанковая граната или «коктейль Молотова» — бутылка с зажигательной смесью. Так что танки было чем встречать.

Александр отдал фуражку своему заместителю и надел каску. И вовремя, потому что вокруг начали рваться немецкие снаряды и мины, обсыпая землёй и разя осколками.

— Спэкотно стае!^[43] — пригибаясь при очередном взрыве, крикнул Гончаренко. — А, товарыш командыр?

— Да, Гриша, жарковато.

— Ничого, зараз воны у нас сами пидсмажаться.^[44]

— Поджарятся, Гриша, ещё как поджарятся…

Мощный заградительный огонь замедлил продвижение немецкой бронетехники и заставил залечь пехоту. Некоторые танки начали маневрировать и даже попятились назад. Но трём из них удалось преодолеть этот огневой заслон, и они быстро приближались, направляясь прямо на позиции батальона Шульженко. Это были длинноствольные Т-4, гусеницы которых наполовину защищали металлические экраны. Стальные махины ужасали одним только своим видом, а громкий лязг гусениц усиливал этот ужас. К тому же, чудовища изрыгали из себя пулемётный огонь, который не давал высовываться из окопов.

Но когда первый из танков приблизился метров на пятнадцать, в него полетела бутылка с зажигательной смесью, а следом за ней — вторая. Через несколько секунд его корпус уже был объят пламенем. И всё же танк добрался до траншеи, перевалил через неё, проехал ещё метров десять и только тогда остановился. Из открывшегося верхнего люка стали шустро выбираться похожие на чертей немецкие танкисты в чёрных комбинезонах и чёрных кепках. По ним открыли стрельбу. Двое из них были сразу убиты, не успев даже спрыгнуть на землю, и замертво покатились по броне. Остальные трое, кувыркнувшись, как циркачи, на землю, метнулись в разные стороны, словно испуганные зайцы, но далеко не убежали.

Второй танк был подбит сзади противотанковой гранатой, когда переехал окоп, и из него вылезли лишь три танкиста. Они подняли руки, и их взяли живыми.

А третью боевую махину постигла участь первой. Загоревшись от двух «коктейлей», танк остановился у самой траншеи. Его экипаж, выпрыгнув, побежал в сторону своих, но был уничтожен.

В этот напряжённый момент со стороны Ольховатки наперерез немецким танкам понеслись изящно-грозные «тридцатьчетвёрки» — примерно десятка два. Их появление на поле было встречено радостными криками сидевших в окопах пограничников и сразу изменило всю картину сражения. Вражеские «панцеры» попятились, отстреливаясь и оставляя на поле боя дымящиеся «туши» подбитых «сотоварищей». В цепях немецкой пехоты воцарилась сумятица — одна часть её залегла, а другая стала бегом отступать.

И тогда по траншее эхом прокатилась команда:

— В атаку! Вперёд!..

Видимо, команда эта была долгожданно-желанной, потому что все пограничники в ту же секунду дружно выпрыгнули из окопов и устремились на врага. Но до рукопашной схватки дело так и не дошло — немцы, почти не оказывая сопротивления, бросали оружие и поднимали руки.