В первых рядах партера

Баку стал одним из крупных центров госпитализации. Через него прошло до полумиллиона раненых. В школе на нашей улице Красноармейской (ныне Самеда Вургуна) разместился госпиталь. Там был на излечении сын полка подросток Вася, раненный в лицо. Он был любимцем жителей близлежащих домов. Сестра Раиля вместе с подружками часто бегала в госпиталь – читали раненым стихи, танцевали, пели, дарили предметы рукоделия, помогали медсестрам… Композитор Мурад Кажлаев вспоминал, как он тринадцатилетним со своими друзьями исполнял для них популярные мелодии из кинофильмов.

Запомнился налет фашистов на Баку. Выполнялась директива Верховного Главнокомандующего вермахта № 45 от 23 июля 1942 года: «Предусмотреть выделение достаточных сил авиации для взаимодействия в наступлении через Грозный на Баку».

В середине дня завыли сирены воздушной тревоги. Застучали зенитные орудия. Мама была на работе. Я закрыл ставни, пододвинул обеденный стол к подоконнику, загнал сестричек под него и прикрыл их собой. Вот такой «самоотверженный» поступок. Тогда сбили немецкий самолет. Его обломки выставили на обозрение.

Прошел через очереди за хлебом, на мою ладошку химическим карандашом ставили номер. Запомнил и трагедию, которую испытал, потеряв в начале месяца хлебные карточки семьи. У меня хранятся талоны на хлеб за декабрь 1947 года, поскольку именно тогда отменили карточную систему: папе полагалась норма рабочего – 700 грамм в день; маме, иждивенке, – 250 грамм; мне, студенту, – 500 грамм; сестрам – детская норма – по 300 грамм. Всего на семью – 2050 грамм. Причем это уже были нормы, превышавшие цифры военных лет.

Мама стала работать прачкой на заводе, где директором был дядя Джалил. Я боготворил его, часто бывал на заводе, вместе с ним обходил цеха. Особенно нравилось наблюдать за разливкой стали из мартеновской печи – завораживающая картина. Из нее готовили корпуса авиационных бомб. В кабинете дяди в рамке висела благодарность Верховного Главнокомандующего И. Сталина.

Часто после уроков ездил на завод, чтобы помочь маме нести домой тяжеленные ведра суррогатного мыла для стирки рабочих спецовок. Обедал с дядей в рабочей столовке. Нередко мне перепадали булочки и пирожки, которыми угощала дальняя родственница Малахат Алиева, директор небольшого магазина (в последующем заместитель министра торговли).

Дворовые ребята любили бегать к морскому порту, подкарауливая грузовики с выжимками масличных культур – кормом для скота. Вкусным и сытным казался жмых.

Вместе со взрослыми отправлялся к одному из озер Апшерона (кажется, к Беюк-Шору) за солью. Летом вода в озере отступала, оставляя за собой белый след. Набирали по литровой банке.

Много невзгод выпало на долю людей. Спасало умение не отчаиваться. Лично для меня «терпи» много значило. «Бог поможет тем, которые не теряют терпения», – гласит пословица.

Летом 1942 года мама посадила меня на поезд и отправила в Карягино (ныне Физули) к младшему брату Аббаскулу. Из-за проблем с глазами его не призвали в армию. Руководил районным радиоузлом.

Дядя много времени уделял мне, был очень заботлив. Как-то поехали на железнодорожную станцию Горадиз. Там, за рекой, в мареве виднелись пустынная местность и невысокие безлесные горы. То была территория Ирана.

Дядя занялся служебными делами, а я слонялся по вокзалу, обходя чемоданы, баулы людей, терпеливо ждавших поезда. Как только вдали раздавался гудок паровоза, все приходило в движение, слышались тревожные крики, плач детей.

По какой-то причине заночевали на станции. В кромешной темноте, спотыкаясь о шпалы, подошли к стоящему в тупике составу и влезли в один из вагонов. Забрался на верхнюю полку и тотчас заснул. Утром поразился увиденному: вагон был завален «треуголками» – письмами фронтовиков. Судя по почтовым отметкам, они были месячной давности. Тысячи писем с фронта, адресованных во все концы необъятной страны. И потом, когда слышал сетования людей, что давно нет вестей с фронта, я рассказывал им об этом случае, пытаясь вселить в них надежду, что письма скоро придут – они просто застряли в пути.