В Питер вернутся не все

И репортер принял к выводу: надо забиться к себе и поспать. Хотя бы пару часиков. «Иначе помру!» — хмыкнул он про себя.

Полуянов вошел в свое четвертое купе и, не запирая дверь, не раздеваясь, рухнул на полку. Ему показалось, что он уснул даже раньше, чем голова коснулась подушки. Полетел откуда-то с высокой ели в зачем-то вырытую под деревом волчью яму, дернулся всем телом, на секунду очнулся и тут же погрузился в глубокий и темный сон окончательно…

И буквально через секунду, как показалось, кто-то стал трясти его за плечо. Дмитрий вынырнул из глухой ямы, в которой находился, и — странно! — почувствовал себя совершенно выспавшимся. Машинально глянул на часы: спал не больше двадцати минут. На его постели сидела Волочковская.

— Что случилось? — выдохнул хриплым спросонья голосом журналист. Ему неожиданно, пока не отлетели остатки сна, почудилось, что в поезде произошло новое убийство, и виноват в нем он, потому что не довел расследование до конца, не изобличил преступника… На мгновение Полуянова парализовал приступ страха.

— Ничего не случилось, — покачала головой Волочковская. И добавила со значением: — Пока ничего.

— А зачем пришла?

Девушка понизила голос:

— Поговорить.

— О чем?

Полуянов уселся на диване и пригладил спутавшиеся волосы ладонями.

— Мне кажется, я знаю, кто убийца.

— Да? Давай, говори…

И тут Диме показалось, что в коридоре, за дверью, которую неплотно прикрыла актриса, кто-то стоит. Он рывком вскочил с полки и бросился к входу в купе. Волочковская смотрела на него удивленно-испуганным взглядом. Журналист одним движением резко отодвинул в сторону дверь. За нею никого не оказалось.

Дима выглянул в коридор. Он был залит утренним светом. В такт стуку колес колыхались занавески. В обе стороны вагона — ни одного человека. «Показалось, — пробормотал себе под нос Полуянов. — Примнилось со сна».

— Извини, я с этим убийством становлюсь параноиком, — проговорил репортер, адресуясь Волочковской, и уселся на табурет напротив нее. — Так что ты говорила? Знаешь, кто убил?

— Догадываюсь.

— И кто же?

— У меня нет никаких доказательств.

— Их ни у кого нет, — усмехнулся Полуянов, — поэтому — говори.

— Я скажу, но чуть позже. Сначала кое-что проверю.

— Ты помнишь, что в детективных романах случается с теми, кто знает убийцу и не успевает поведать сыщику имя?

— Я не читаю романов. А что бывает?

— Их убива-ают, — загробным голосом пропел журналист.

Волочковская наморщила носик.

— Нашел место шутить. И, главное, время.

— Сорри.

И тут Диме опять показалось, что за дверью кто-то стоит и подслушивает. Точнее — казалось все последние секунд двадцать, но он не хотел дергаться во второй раз и выглядеть в глазах актрисы совсем уж идиотом, поэтому сидел, выжидал. Наконец не выдержал, снова вскинулся, отворил дверцу — и оказался прав. Потому что на пороге купе стояла Эльмира Мироновна Царева собственной персоной.

На лице женщины не отразилось ни малейшего смущения от того, что ее застигли врасплох, — вот что значит настоящая актриса!

— Димочка, — лучезарно проговорила она, когда парень застал ее у своей двери, — я к вам зашла, чтобы вы мне составили компанию покурить.

— Извините, — пробормотал журналист, — я несколько занят…

Тут Эльмира Мироновна разглядела за плечом молодого человека сидевшую на кровати Волочковскую и со значением проговорила:

— Ах, понимаю…

Но полуяновская гостья резво соскочила с полки и бросилась прочь со словами: «Я уже ухожу, ухожу!» Дима вынужден был посторониться, чтобы пропустить Волочковскую, а Царева, оказавшись лицом к лицу с молодой коллегой-соперницей, радушно молвила:

— Куда ж вы убегаете? Пойдемте с нами, разделите нашу компанию и наш яд — я имею в виду никотин. Вы не против, Дима?

Тот не нашел более умного ответа, нежели комплимент, сомнительный и для той, и для другой особы:

— Рад служить вам обеим.

В тамбуре оказалось холодно (несмотря на заливающие его лучи солнца) и изрядно накурено (в косом утреннем свете слои дыма создавали словно бы некую трехмерную карту неведомых стран). Царева, не обращая внимания на журналиста, вдруг принялась всячески жалеть и утешать Волочковскую, потерявшую возлюбленного. В основном — личным примером. Она вспоминала некоего Анатолия Семеныча, безвременно ее покинувшего, и как затем, спустя годы, все-таки сумела утешиться с Антонием, который, в конце концов, опять же ее оставил. И непонятно было из рассказа (во всяком случае, одуревшему от бессонницы Полуянову): «оставил» и «покинул» — эвфемизм смерти или обозначение обычного расставания? Обе дамы даже чуть всплакнули на пару, жалея друг друга. Полуянов чувствовал себя совсем уж лишним: «Зачем только разбудили!» Однако народная артистка, словно почувствовав его настроение, вдруг обратилась к нему:

— Димочка, вы просили меня припомнить, что странного и необычного я заметила в последние пару дней.

— Да, просил, — пробормотал журналист.

— Вам по-прежнему это интересно?

— Ну да, — без особого энтузиазма откликнулся Дима.