В Питер вернутся не все

Итак, журналист вернулся в гостиницу по почти пустынным улицам, разбудил швейцара, тот отпер дверь. Дима поднялся по лестнице на свой сонный и пустынный этаж и сделал было пару шагов по коридору, как вдруг услышал легкий шум. Главным образом, чтобы оградить самого себя от язвительных пересудов в группе: где, мол, журналист шлялся белой ночью? — Дима отпрянул и сделал пару шагов назад, спрятавшись за колонной. Позиция получилась идеальной для дальнейшего подслушивания-подглядывания: Полуянову был виден весь коридор, в то время как его самого разглядеть казалось проблематично.

И вот он увидел, как раскрывается дверь режиссерского номера и оттуда выскальзывает… Марьяна, собственной персоной. Дима, хоть и видел девушку издалека, ошибиться не мог: ее походка, волосы, ножки… Одетая в легкомысленный халатик (тот самый, в котором она щеголяла сейчас в поезде) и шлепки на босу ногу, звездочка прошествовала по коридору. Подошла к своему номеру, слегка нервно огляделась по сторонам, не видит ли ее кто (вот тут-то журналист и лицо ее отчетливо рассмотрел) и наконец вошла к себе.

Тогда ночному пребыванию самой молодой участницы киногруппы в номере режиссера Дима не придал особого значения. К тому времени журналисту уже внятна стала и любвеобильность Прокопенко, и весьма вольные нравы, царившие на съемках. Что ж: значит, режиссеру оказалось мало одной Волочковской — и он, вдобавок, Марьяну соблазнил…

Но сейчас, три недели спустя, в поезде, после того, как Вадима Дмитриевича убили, а сама Марьяна вдруг стала полуяновской любовницей и намекала на продолжение близких с репортером отношений, тот ночной эпизод потребовал объяснения.

И Дима спросил у старлетки — здесь и теперь, в коридоре вагона люкс поезда «Санкт-Петербург — Москва»:

— Какие отношения связывали тебя с покойным?

— Меня? — совершенно искренне изумилась актрисуля. — Ничего нас не связывало!

— А если подумать?

— Да не было у нас с Вадимом Дмитриевичем никаких отношений! — возмутилась Марьяна. — А кто тебе про них сказал?

— Сорока на хвосте принесла.

— Сорока… Брешет твоя сорока, не было у меня с ним ничего, и не могло быть!

— А что ты так разнервничалась? Было — и было, подумаешь. Я что, на ревнивого любовника похож?

— Просто ненавижу, когда на меня наговаривают! — набросилась на журналиста звездочка. — Мне своих грехов хватает, чтобы чужих собак на меня вешать. Я у Прокопенко просто в кино снималась, понял? А он со мной работал. Помогал, подсказывал, даже репетировал… Оправдываться я не собираюсь — зачем? и перед кем? — но нас с ним связывали очень чистые, дружеские отношения. Как у учителя и ученицы. Если хочешь, я, может, у него была любимой ученицей!

— И чему же Прокопенко тебя учил? В своем номере в четыре утра? — язвительно начал Полуянов и тут же осекся, пожалев, что в пылу спора открыл свои карты. Следователь-профессионал ни за что бы так не поступил! Однако слово не воробей…

— В каком-таком номере? В какие четыре утра? — по-прежнему валяла дурочку «любимая ученица», но теперь журналист отчетливо понял: она просто играет. Да и как иначе — если он сам ее видел?

— Брось! — примирительно сказал Дмитрий (раз вырвалось признание, что подглядел, надо договаривать). — Я тебя засек.

— Где ты меня засек?

— Ладно, хватит придуриваться, — утомленно махнул рукой журналист.

— Ах ты во-он о чем! — делано расхохоталась тут Марьяна. — О том вечере! А ты, оказывается, ревнивый, а, Полуянов? Успокойся, — снисходительно молвила девушка, — ничего у меня с Вадимом Дмитриевичем тогда не было. И никогда не было. Мы просто сидели с ним, пили чай, разговаривали… Он мне про свою жизнь рассказывал. Знаешь, какой он интересный человек! Был… Мы даже не поцеловались ни разу.

— Да ради бога, целуйся ты, с кем хочешь! — фыркнул журналист.

Легенда девушки могла быть правдой — однако трудно представить старого ловеласа Прокопенко, ночь напролет распивающего чаи и разговаривающего разговоры с восемнадцатилетней красоткой. Беседа со звездочкой и ее упорное вранье произвели на Диму тяжелое впечатление. Как-то сразу расхотелось длить с ней отношения, и желание немедленно испарилось, осталась лишь усталость.

«Нет уж, пусть наша с нею любовь останется единичным эпизодом. На фиг звездюлину, на фиг, одни проблемы от нее! К тому же Надя…»

— Значит, целоваться ты мне, спасибо большое, разрешаешь, — горделиво-снисходительно повела плечами старлетка. — Зачем тогда допрос устроил?

Дима вздознул устало и отошел. «Вот я остолоп, затеял с девчонкой беспочвенный раздор. Она и вправду возомнит, что я ее ревную. Много ей чести, ревновать! Что мне Марьяна? Лучше пойду договорю с Волочковской, она ведь имя преступника хотела назвать. Конечно, на девяносто девять процентов выдумывает, преувеличивает, как все актрисы, но, может, и не зря разговор завела — раз пришла, разбудила…»