В плену королевских пристрастий

– Бревен в глазах и у меня достаточно, так что про сор и ясные очи не утрируйте, матушка. И вообще я не к тому спросила… Я уверена была, что Вы все про меня знаете, лишь переделать пытаетесь… И тогда я действительно противостояла Вам, только не с целью досадить. Я почти святой Вас считала, но очень хотела, чтоб Вы поняли, что нельзя с других требовать то, что Вы для себя нормой определили, у каждого своя планка, и я уверена была и тогда, да и сейчас, что Господь радуется всем попыткам совершенствования души, а не лишь безупречно идеальным. Нина старалась, а то, что сил у нее не хватало, так то не вина, а беда ее была. А когда Вы взыскивали с нее так сурово, у нее совсем руки опускались… Боялась она Вас очень, а если в душе страх, любовь за ним не разглядеть… Мне же так хотелось поделиться со всеми тем, что я узнала, что каждый может чувствовать любовь Бога… Вот я и старалась это до нее донести и поддержать ее, и внушить ей, что Вас нечего бояться. А со щенком еще проще. У меня же никогда не было ни игрушек, ни друзей… и вдруг живая, пушистая игрушка, умеющая радоваться, печалиться и даже полюбившая меня и ставшая моим преданным другом. Да я что угодно была готова сделать, лишь бы его никто не обидел и не разлучил нас. Хотя если бы тогда я увидела, что ему хорошо без меня у нового хозяина, я бы отступила и вернулась бы без него…

– Кстати всегда спросить хотела, почему ты не боялась?

– А чего бояться? До того как я почувствовала любовь Бога, ни смерти, ни боли я не боялась. Мне было так больно на душе, что к смерти я стремилась, а боль могла или привести к смерти или заставить забыть о боли в душе… А после того, как я ощутила любовь Бога, мне вообще ничего страшно не стало. С ней вообще не страшно ничего.

– А демонов ты и сейчас видишь?

– Нет, слава Богу… Это тяжело очень – их видеть… Сейчас я их вижу, только если очень хочу увидеть и прошу о том Господа… Если бы я их постоянно видела, с ума бы сошла уже наверное… кругом меня столько грязи, что вокруг их должна быть просто толпа немереная…

– Ты необыкновенная, Алина… – монахиня нежно притянула к себе герцогиню, обняла и поцеловала, – как же тебе должно быть тяжело в миру, деточка моя дорогая. Дай Бог тебе сил выдержать все, и спаси тебя Господи, – она перекрестила ее, – Пока я жива, всегда о тебе молиться буду… И о детях твоих буду, и о супруге, чтобы позволил вам Господь достичь семейного благополучия и взаимопонимания, горлинка моя. И чтобы вел он тебя по жизни тем путем, что сам для тебя уготовил.

– Спасибо, матушка. Я о Вас тоже всегда молюсь.

– Я знаю о том… – кивнула мать Калерия, еще раз поцеловала герцогиню и снова перекрестила. – Иди с Богом, моя хорошая.

  Когда Алина вышла монахиня вновь опустилась на колени перед распятьем:

– Господи, помоги ей… Помоги достойно по пути тобой ей предназначенному пройти… ты много испытаний ей на пути уготовил, дай ей сил выдержать все… и не дай никаким злым силам это сокровище уничтожить, дай им насладиться в полной мере всем, кому посчастливиться на своем пути с ней соприкоснуться, так же как мне даровал это когда-то…

  Мать Калерия прикрыла глаза, вспоминая.

– Алина, твой щенок опять налил лужу на пороге храма. Я ведь говорила, чтоб ты не смела спускать его с веревки, – раздраженно проговорила мать Калерия в упор глядя на синеглазую девочку с длиной каштановой косой.

– Я сейчас уберу, матушка, – та развернулась в сторону храма.

– Я с тобой еще говорить не закончила! – прикрикнула она на нее.

  Девочка обернулась и молча замерла.

– Ты поняла, что его нельзя спускать?

– Его нельзя держать на веревке, матушка. Он рвется на ней так, что того и гляди задушится и скулит еще… Не может он сидеть на привязи. Он маленький еще, ему бегать хочется.

– Алина монастырь не место для собак вообще. Ты притащила его сюда и еще хочешь, чтоб он бегал везде.

– Вы же знаете, что я спасала его… его утопить хозяин хотел… и отец-настоятель разрешил его здесь оставить…

– Отец-настоятель тебе вообще все что угодно разрешает. Ты вконец заморочила ему голову. Только сейчас уехал он, и заступаться за тебя некому. Поэтому предупреждаю: еще раз спустишь пса, я сама его выгоню.

– Он не пес, он щенок еще маленький совсем… и он не может сидеть на привязи, – девочка упрямо насупилась.

– Он не может здесь на ней не сидеть! Это святое место, а он его оскверняет! Понятно это тебе или ты нарочно этого и добиваешься?

– Ничего он не оскверняет! Он тварь Божья и если Вы выгоните его, Вы обречете на погибель ни в чем неповинное Божье создание.

– Это ты обречешь, если еще раз с веревки спустишь.

– Тогда я тоже буду сидеть с ним на веревке, – девочка нахмурилась.

– Сиди, если хочешь. Никто не запрещает.