В плену королевских пристрастий

– Вы хотели переговорить со мной?

  Алина медленно поднялась и обернулась. Рядом с ней стояла высокая и стройная монахиня средних лет с достаточно грубыми чертами лица и очень пронзительным и жестким взглядом.

– Да, матушка, хотела, – чуть склонила голову Алина.

– Не Вам так называть меня, – строго прервала ее она.

– Как же обращаться к Вам позволите? – на губах Алины появилась лукавая улыбка.

– Ваше святейшество игуменья, – холодно проронила та.

– Ваше святейшество игуменья, я очень прошу Вас изменить меру наказания для моей младшей дочери. Я понимаю, она провинилась и вела себя неподобающим образом. Но она ребенок. И я категорически возражаю как против ее телесных наказаний, так и против того, чтобы ее держали в подвале.

– Как же Вы предлагаете ее наказывать?

– Лишите ее прогулок или иных развлечений, пусть читает Библию на коленях.

– Здесь не бывает развлечений, а Библию на коленях она читает и так. Еще есть предложения?

– Она ребенок, а Вы обращаетесь с ней словно с преступницей.

– Ваш супруг знал условия содержания в монастыре, делать для Вашей дочери исключения я не намерена.

– Сделаете. Вам передали приказ короля о том, что я имею право определять условия содержания здесь моих дочерей. И я их определю! Девочек не будут ни бить, ни сажать в подвал!

– Вы собственными руками роете им могилу! Мало того, что сами по уши в дерьме, еще дочерей в такое же дерьмо затащить хотите? У них есть шанс, души свои спасти, а Вы хотите его у них отнять. Злитесь, что у Вас такого нет и их за собой потащить ад пытаетесь?

– Шанс спасти душу есть у всех. Даже разбойник, к кресту пригвожденный, имел его. А потом насильно, с помощью наказаний в рай не ведут. Туда осознанно стремиться надо.

– Наказание необходимо, чтоб это осознание наступило, чтоб человек путь к спасению увидел и пошел по нему.

– Плох тот наставник, который бессилен другими способами, путь к спасению указать… Спаситель насильно за собой не вел никого… он лишь проповедовал…

– Проповедь нужна тем, кто в состоянии слышать, Мария именно такая, и ее не наказывают. А вот Луиза не из таких, и если Вы запретите наказывать ее, Вы обречете ее душу на погибель!

  Алина глубоко вздохнула, посмотрела игуменье прямо в глаза и очень тихо проговорила: – Зару убило не то, что она была капризна, непослушна и взбалмошна, а то, что ты подпилила доски.

– Что? Что ты сказала?

– Сказала, что ты всю жизнь каешься не в том… Ты каешься в том, что не уследила за ней, а должна в том, что подстроила ей это… Подумай об этом на досуге, возможно тогда вместо страха перед Господом, наконец, любовь его ощутишь. Он ведь любит тебя… любит несмотря ни на что…

– Да как ты смеешь говорить мне такое?

– Смею, раз говорю. Не смела бы – молчала.

  Игуменья долго смотрела на нее, а потом тихо прошептала:

– Она не должна была утонуть… она должна была лишь вымокнуть и напугаться… Я запрещала ей туда лезть, и она должна была понять, что это опасно, но не утонуть.

– Однако, утонула, стукнувшись головой о доску и потеряв сознание. Ты вытащила ее слишком поздно. Правда, в результате для тебя все получилось великолепно: родители казнили себя за то, что потакали ей всегда, признали твою правоту, что надо было наказывать ее, как тебя когда-то, а не нянчиться с красивой малышкой… Жалели тебя, что переживаешь ты тоже, отдавали должное твоим героическим попыткам спасти ее. И как результат ты получила над ними полную власть. Не кажется тебе, что со всеми остальными ты до сих пор продолжаешь пилить доски?

– Откуда ты знаешь это?

– Милость Господа безмерна. Иногда он дает мне увидеть то, что неведомо другим…

– Так ты колдунья! – злобно проговорила игуменья и схватила Алину за плечо.

– Ты, конечно, можешь обвинить меня в колдовстве… только милость Господа не потеряй, да и короля тоже… И еще… Все что я тебе сказала, больше я никому говорить не намерена, это лишь для тебя. Да и поверит мне кто? Мостки те сгнили давно, родители твои умерли и похоронены рядом с младшей дочерью своей, кому кроме тебя самой интерес в том копаться?

– Зачем ты мне это тогда сказала?

– Душу твою пытаюсь к Богу обратить. А то ты слова красивые говоришь, а за ними и нет ничего… Не любишь ты Бога, и любовь его узреть не пытаешься. Бог для тебя лишь десница карающая, и машешь ты той десницей, что флагом, врагов своих устрашить пытаясь. Может оно все и неплохо. Но когда есть любовь Бога в душе – еще лучше.

– Да кто ты такая, чтоб меня этому учить?

– Раба Божья… Не своей же волей я то, что сказала тебе, узнала. Он мне откровение послал. Я лишь волю Его исполнила. А теперь что хочешь, то и делай: хочешь, взашей гони, а хочешь, в колдовстве обвиняй.

– Ни в чем я обвинять тебя не буду, да и гнать тоже… Пойдем, чаем тебя напою, да поговорим по душам, Ваша Светлость.

– Меня Алиной зовут.

– Ну а меня Норой. Можешь так и звать.

– Ну что Вы, Ваше святейшество игуменья, зачем же я Ваш авторитет ронять здесь буду…

– На людях матушкой можешь звать, а наедине зови и дальше на ты и по имени. И хватит мне тут выделываться, не люблю я этого. Пойдем.