В плену у свободы

Тринадцатая была особенной. Яркой и самобытной. Такое пламя на приглушить, не спрятать. Его можно только потушить. Что они и сделали. И меня пустили бы в расход, не сигани я с перепугу через ограду.

Сейчас ты мне не веришь. Твердишь себе, что мы оба предатели, подвели приютившую нас Базу, покусали кормившую руку.

Я не прошу поверить, просто слушай. Ты ведь не думаешь, что они станут придумывать все эти истории, чтобы сбить с пути истинного одну маленькую тебя?

Четвёртая молча кивнула, хлебнула из принесённого Бесом стакана и поморщилась от непривычной, спрятанной во фруктовом привкусе вязкой горечи. В голове зашумело, тело налилось горячей сонливой вялостью и Четвёртая, прикрыв глаза, прислушалась к очередному оратору.

В роли рассказчика выступал Молох. Нечастый гость прифонарного пятачка света. Оратором Молох, в отличие от своей буйной говорливой половины, был плохоньким. Он то говорил ломанными сухими фразами, то ударялся в неоправданное словоблудие, практически не менял интонаций и не повышал голоса, сбивался, порой, с середины фразы и замолкал на долгие секунды, словно погружаясь в какие-то свои внутренние переживания. Молох не сочинял, он пересказывал что-то знакомое, на тысячу раз обмусоленное в голове, сложенное по кускам, разобранное по косточкам и собранное воедино вновь.

– Их было двое. Двое людей на одном обжитом пятачке земли, не знакомых друг другом и слишком разных, чтобы встретиться при обычных условиях. Она была верной и прилежной дочерью системы – умница, гордость семьи, обладательница вечнозеленого регистратора эмоций. С самого детства было ясно, что она далеко пойдет, займет приличную должность и возвысит свою семью, несколько поколений назад проштрафившуюся и породившую «безумца». И она оправдала все ожидания родни. С блеском окончила общую ступень образования, без малейших усилий прошла психологические тесты, отучилась в медицинском училище и устроилась в больницу. Признаться, даже в этой обители стальных нервов и холодного рассудка ее отмечали. Родня, попискивая от радости, прочила Самородку брак с самой выгодной партией, кристально здоровое потомство и, как следствие, расширение гражданства с урезанного-испытательного до общего-испытательного. Все шло ровно и замечательно, пока в жизни Самородка не появился он.

Он ни капли не тянул на верного сына системы. Наверное, поэтому система пережевала и выплюнула его едва ли не в младенчестве. Ему повезло лишь в том, что его семья была из потомственных «загородных» бродяг, которые обитали на тонкой прослойке между городскими стенами и вольным миром. Крысы, как величал их город, периодически прогрызали дыры в городской сетке и потрошили мелкие магазины, а затем сбывали награбленное в лесные лагеря вольным. С властями Города бродяги держали негласный нейтралитет. Крысы не посягали на внутренние территории города, ограничиваясь бедными пристенными районами, власти не слишком часто отправляли солдат прочесывать многоэтажные пригородные «норы».

Крыс был типичным представителем своего народа – живучий, нахальный, ни разу в жизни даже не нюхавший транквилизаторы. Единственное, что не передалось ему по наследству – это удача его предков. Поэтому, во время потрошения очередного вскрытого магазинчика он с напарниками нарвался на правоохранителей. В неравной схватке Крыса сильно потрепали, скрутили и потащили в отделение городской охраны. Не дотащили. На середине пути полудохлый Крыс едва не помер. Пришлось менять планы и тащить его в больницу, так как, несмотря на негласный нейтралитет, живой «застенный» преступник ценился довольно высоко. Гораздо выше, чем молчаливый безымянный труп.

Именно здесь, посреди залитой светом белой и стерильной операционной и произошла их первая встреча. Самородок, проводившая свою первую самостоятельную операцию, была сосредоточена больше обычного и почти взбудоражена. Крыс, метавшийся в бреду, периодически приходящий в себя, чтобы прорычать пару нелестных слов неизвестно в чей адрес и вновь впасть в медикаментозное забытье, был непривычно молчалив. В первую встречу впечатление друг о друге у них сложилось неважное. Но вытащить Крыса с того света для Самородка было делом принципа и она это сделала.

А потом были долгие дни реабилитации, когда злой и скучающий, прикованный пластмассовыми стяжками к постели Крыс встречал медперсонал колкими сальностями, с тактичностью опытного палача ощупывал убитую стабилизаторами нервную систему городских на прочность и всякими другими способами благодарил врачей за своё чудесное спасение. Самородок в его расстрельный список почему-то не попала. То есть, задирать её он всё же задирал, но без огонька. Самородок этого пренебрежения долго не замечала. После сложной первой операции ее эмоциональный уровень едва не ухнул в желтые пределы и чтобы скрыть это, ей приходилось горстями есть вредные препараты.