В плену у свободы

Под конец первой недели взбеленённые медсестры прибежали к ней с требованиями унять буйного пациента любыми возможными методами. На недоуменный вопрос, почему это должна делать именно она, Самородок узнала, что болезный ублюдок, оказывается, ей благоволит.

К Крысу она подходила как к раненному зверю. С подветренной стороны и держа под рукой шприц со снотворным. Однако Крыс учуял «фаворитку» с порога ехидно поинтересовался с чего его удостоили аудиенции и, убедившись, что в палате не осталось посторонних, спросил, бросило ли местное светило травиться всякой дрянью. Пока Самородок хватала ртом воздух и пыталась сообразить, нужно ли ей оправдываться перед преступником, Крыс бросил придуриваться и четкими резкими фразами обрисовал картину, которую не раз видел в норах крысиного города и в лагере вольных. Новички из беглых с выжженными мозгами, с трудом сплетающие пару связных фраз, подсевшие на нелегальные препараты наркоманы, за дозу готовые на всё и даже чуть больше. И все из бывших благополучных и подающих надежды. Так оно обычно и начинается. Умненькие и стабильные, попавшие в трудную ситуацию, испугавшиеся за свою репутацию, начинают жрать горстями запрещенные, но сильные таблетки, с каждым разом увеличивая дозу. Они ведь гении и знают, что смогут остановиться. Им только нужно пережить тяжелый период. А потом всё как-то неожиданно кончается в крематории Города или на свалке за городской оградой.

Самородок молчала, сжимая в кулаки похолодевшие ладони, и с возрастающей тревогой прислушивалась к стучащему в висках пульсу. Сердце наращивало обороты и по логике, ей требовалась следующая таблетка, так как дозу легального эмоблокатора она сегодня уже использовала. Крыс холодно и изучающе созерцал внутреннюю борьбу собеседницы, после чего сжалился и сообщил, что таким как Самородок в Городе не место. Она талантлива, но, судя по всему, плохо поддается медикаментозной корректировке. А значит, рано или поздно выпадет из зелёной зоны в жёлтую, и весь её талант пропадет всуе. Потому что на Базе, где готовят бросовый мусор для разведки территории таланты не требуются. А вот вольные за такую как она продадут душу дьяволу почти не торгуясь.

Последняя реплика стала соломинкой, сломавшей хребет верблюду, и Самородок вылетела из палаты, не беспокоясь ни за репутацию, ни за эмоциональный уровень.

Через неделю подчиненного Крыса забрали сотрудники охраны Города. Что с ним произошло дальше история умалчивает. Ничего хорошего, судя по тому, что норы бродяг до сих пор не разорили, и что самого Крыса с тех пор никто уже не видел.

А еще год спустя просевшая почти до стабильно-желтого бывшая верная дочь Города и бывшая гордость родни сбежала в крысиный город.

Молох замолчал и стая, уловив, что рассказ окончен, тактично оттеснила его в сторону, освободив место у фонаря для нового рассказчика.

Четвёртая слушать новую историю не стала. Она нахмурившись, ушла в себя, обдумывая полученную информацию, после чего сдалась и дернула Беса за рукав рубахи, привлекая к себе внимание.

– Я думала, Молох рассказывает про своих родителей. Но конец истории…

– Он рассказал про свою мать и отца Овода, – Бес с наслаждением проследил за реакцией Четвёртой и лукаво улыбнулся, – Признайся, ты ведь тоже считала их братьями-близнецами.

Не дожидаясь ответа, Бес нахмурился, вперил поверх голов тяжелый серьезный взгляд и продолжил:

– Овод старше Молоха, причем прилично. Потомственные Крысы практически все так выглядят – вечно щуплые, вечно юные, вертлявые и злые. Другим трудно выжить в такой близости от Города. Отец Овода умер, когда тому не было шести лет. Щенячий возраст, но на умение делать определенные выводы мозгов уже накопилось. Мир Крыс жесток и циничен – если не можешь добыть себе пропитание, лучше сдохни и не трать драгоценную пайку. Первый год мать Овода, разбитая потерей мужа, еще старалась как-то выкручиваться – бродила по Городской свалке, шила одежду из найденных ошметков ткани, отмывала и чинила выброшенную технику и меняла на продукты – но сил на борьбу с каждым днем оставалось всё меньше. Она выгорала. Добровольно шла в могилу за любимым человеком, совершенно забыв про беспомощного ещё сына.