В подполье Бухенвальда

— Ты знаешь тракторный каток для асфальтирования? Тот, что стоит около 46-го блока? — спрашивает меня ночью Федор Богомолов, штубендинст флигеля «Д», командир одной из моих рот.

— Ну, знаю. Это же развалина какая-то, металлолом.

— Ну так вот этот «металлолом» уже на ходу. Двое моих ребят около месяца над ним вечерами трудятся. Думаем использовать как таран для прорыва проволоки.

— Федя, ты и не подозреваешь, какой ты гений! Ты мне подал блестящую мысль, — говорю я и в течение двух — трех дней уточняю, сколько на нашем блоке шоферов и танкистов. Оказывается, порядочно, и при следующей встрече со Смирновым я предлагаю:

— А что, Иван Иванович, если нам создать мехроту? Собрать ко мне на сорок четвертый всех надежных шоферов и танкистов, а у меня для них уже командир есть. Геннадий Щелоков. Все марки автомашин и танков знает. И своих, и вражеских. Подучит ребят — может, пригодится?

— Постой, постой… А ведь это мысль! — и Иван Иванович многозначительно поднимает указательный палец, а через несколько дней за одним из столов на флигеле «С» разгорелся «профессиональный» спор. Радиаторы, карбюраторы, трамблеры и прочие специфические термины вскоре вошли в быт флигеля и никому не казались странными.

— Опять шоферюги загоношили, — говорил кто-нибудь из ребят.

— Ну и правильно. Не забывать же, чего знал, может, еще в будущем пригодится.

Неожиданно бурную деятельность развернул «Москва». По его просьбе с помощью Николая Кюнга мне удалось перевести на 44-й блок несколько его дружков, за которых он ручался «как за самого себя», по его же просьбе помог некоторым из этой «теплой компании» устроиться на завод «Густлов Верке», и результат превзошел мои ожидания.

— Валентин, Валентин! Да проснись же! — среди ночи будит меня «Москва», зайдя в штубу. — Разговор есть серьезный.

— Что за срочность у тебя? Давай, выкладывай.

— Выкладывать? — как-то многозначительно и лукаво улыбается «Москва».

— Думаю, что ты меня разбудил не для того, чтобы пожелать спокойной ночи?

— Хорошо, выкладываю, — и из-под нательной рубахи, откуда-то из-под левой руки, он кладет мне на грудь тяжелый сверток, обмотанный тряпкой. — Только осторожно, развертывай под одеялом, — предупреждает «Москва» и опасливо оглядывается на пустое помещение столовой с затемненным светом.

Уже по форме свертка чувствую, что это такое, и сердце начинает учащенно биться. И страх, и восторг одновременно теснятся в сознании. Торопливо развертываю тряпку, и у меня в руках оказывается нагретый теплом тела бельгийский браунинг. Привычно вынимаю обойму — полная. Не верится, что в руках оружие. Настоящее, долгожданное оружие! Это здесь, в Бухенвальде!

— Ты с ума сошел? Где ты взял?

— Молчи, Валентин. Все в порядке и точка.

— Я тебя спрашиваю, где ты взял?

— Не могу сказать. Это не мой секрет. Это секрет мастера.

— Я тебе покажу секрет мастера. Где ты взял? Это что, провокация? — я начинаю злиться, но тут же умолкаю, потому что из спальни кто-то идет в уборную, осторожно шаркая деревянными колодками.

— Ложись рядом, чтобы тебя не видели у меня среди ночи, — и «Москва» ныряет ко мне под одеяло.

— Да ты не бойся, Валентин. Все чисто сработано.

— Ты что, хочешь всех поставить под удар? Говори, где взял?

— Ну я же говорю, что все сделано толково. Эту дудку увели у одного цивильного[24] мастера на заводе. Он сам будет молчать, как рыба, о своей пропаже. Ведь если узнают, где он потерял этот шпалер, ему прямая дорога сюда же к нам.

У меня немного отлегло от души. Доводы «Москвы», пожалуй, разумны.

— А кто знает об этом?

— Никто. То есть я и еще один парень, который увел.

— А мастер его не может заподозрить?

— Да нет же, он из другого цеха, случайно там оказался.

— Ну, смотри, «Москва», чтобы это было в последний раз.

— Да как же так? А мы как же? С голыми руками, что ли?

— Об этом не твоя забота. Об этом думают другие люди, они беспокоятся об этом. А то если каждый из нас займется, кто чем захочет, то черт знает что получится.

— Другие люди, — задумчиво тянет «Москва», — это как раз бы мне нужно поручить с моей братвой. У нас это лучше получится. Вот ты посмотри, — «Москва» срывается с моей койки и сейчас же возвращается с большим котелком в одной руке и с деревянной колодкой в другой.

— Вот если сюда налить немного баланды, то черта можно пронести, — и он с гордостью показывает мне свой котелок. Действительно, придумано остроумно. В котелок вставляется металлическая посудина, занимающая всего четвертую часть его объема, причем искусно загнутые и подогнанные края точно совпадают с краями котелка. Если чего-либо налить, то создается впечатление, что котелок полон, тогда как под фальшивым дном остается много пустого места.

— Да, котелок у тебя толковый! Прямо надо сказать, котелок у тебя варит, — говорю я. — А колодки зачем притащил?

— А вот смотри, — и «Москва» показывает мне колодки с аккуратно выдолбленными внутри вместительными; углублениями, — тут тоже можно кое-что пронести через браму.

— А ты что, собственно, собираешься проносить через браму?