В подполье Бухенвальда

— Да, Альфред! Прошло всего несколько дней, как срубили знаменитый дуб на вершине Эттерсберга. Могли предполагать Гёте, когда под этим дубом писал своего «Фауста», что это дерево доживет до иных дней, что этот дуб будет видеть, как черные волны человеконенавистничества зальют всю Германию, а на гордой вершине Эттерсберга загноится отвратительная кровавая рана человеческой культуры — концлагерь Бухенвальд. Давай, Альфред, закурим еще по одной в честь вашего хорошего прошлого и вашей культуры.

Вставив в мундштук сигарету и щелкнув зажигалкой, Сергей продолжал:

— Вот ты, Альфред, оправдываешь ненависть русских к вам, немцам. Но ведь этого не было. В нашей классической художественной литературе немцы изображались обычно добродушными, несколько чудаковатыми, честными тружениками, любителями сосисок, пива и хорового пения. Немецкие юноши были чувствительны и застенчивы. Немки обладали качествами хороших матерей и домашних хозяек. Для них пресловутые три «к» — киндер, кюхе, кирхе[31] были целью и смыслом жизни. И вот сейчас эти трафареты перечеркнуты историей. Мы видим «нежных и застенчивых» немецких юношей, которые зверски пытают свои жертвы. На фронте мы видели «добродушных» бюргеров, бросавших в огонь детей или разбивавших им черепа о булыжники. В бумажниках у них хранились семейные снимки вместе с порнографическими фотографиями проституток. Наконец, ты отлично знаешь, что из себя представляет Ильза Кох. Мы видели немецких дипломатов, которые за любезной маской скрывали звериный оскал хищника. Мы познали страну, которая под видом современного государства воскресила в своей общественной и политической практике инквизицию и средневековые пытки в таких масштабах, что знаменитый Торквемада кажется сейчас невинным младенцем по сравнению с Гитлером и его пособниками.

Будущие послевоенные историки Германии должны заранее готовиться к тому, чтобы дать ответ, как зародилась эпидемия садизма, ставшего неотъемлемой чертой гитлеровских молодчиков, как родился тот «белокурый зверь», появления которого жаждал Фридрих Ницше.

Ну, чего ты опять прячешь лицо? Я говорю правду я хочу, чтобы ты меня правильно понял и сделал для себя соответствующие выводы.

— Скажи, Сергей, ты был большим ученым?

— Нет, я просто русский коммунист. А почему ты говоришь «был»? Я был, есть и буду. Извини, но это закон диалектики. Пусть Сергей Котов сгорит в крематории, но я все равно буду, потому что я часть советского народа. Ну, хватит. Скоро поверка. Я пошел.

— Нет, подожди. А как же с Погореловым? Мне что, просить извинения?

— Не надо, Альфред. Я сам с ним поговорю, он поймет, а тебя прошу поддержать наше предложение, чтобы нам ежедневно выделяли определенное количество шонунгов, а кому их давать, мы сами будем смотреть. Кантовщиков не будет.

Прошло три недели. Косой дождь и ветер насквозь пронизывали полосатую одежду, вода хлюпала в колодках и по кистям рук струилась из рукавов. Продрогшие, бежали мы с аппель-плаца, подставляя спины ветру. Сергея догнал Альфред и, подхватив под руку, шутя потащил за собой.

— Скорей, Сергей, скорей. Очки простудишь!

В полутемном коридоре, отряхнувшись, как собаки после купанья, закурили предложенные Альфредом сигареты. Сергей достал откуда-то из-за пояса бумажный сверток и сунул Альфреду.

— Это продолжение нашего спора. Прочтешь сам и познакомь ваших товарищей. Гут нахт[32].

Только после отбоя, когда в столовой комнате не осталось никого, кроме ночного дежурного, Альфред в своей штубе развернул мелко исписанную самодельную тетрадь из грубой оберточной бумаги и на первом листе прочел. «Национальный вопрос».

— Ты мне веришь, Сергей? — спросил я как-то Котова.

— Странный вопрос. Не имею основания и причин не верить. А почему ты задаешь такой вопрос?

— Видишь ли, я знаю, что конспирация имеет свои законы, но как-то не совсем полноценно себя чувствуешь, когда неясно представляешь все, что творится вокруг.

— В этом ты, пожалуй, прав. Это одна из самых отрицательных сторон конспиративной работы. Тут многое приходится принимать на веру. А тебя что, собственно, интересует?

— Ну, вот хотя бы, как возникла подпольная организация в Бухенвальде? Ведь с чего-то началось?

— Да, началось. Началось с того, что наша партия учит нас в любых условиях и при любых обстоятельствах оставаться верными своим принципам. Ну что ж, тебе-то я могу рассказать кое-что, хотя и не полагается, так как тебе, как одному из организаторов группы «М», следовало бы заниматься только чисто военными вопросами.

— А что такое группа «М»?

— Группа «М» — это военная секция, а название от слова «милитэр», то есть военный.

Весь вечер мы бродили по узким коридорам бухенвальдских улиц и не замечали, как разорванные хлопья тумана соединяются вместе и очень мелким, словно просеянным дождем орошают толевые крыши бараков, нашу одежду и вот уже образуют лужи на дорогах.

Сергей говорит, как всегда, с большим увлечением, и из его слов передо мной постепенно вырисовывается мрачная картина истории Бухенвальда.