В подполье Бухенвальда

В ближайших к площади блоках настороженно затаились самые надежные группы вооруженных подпольщиков на случай, если на браме вдруг надумают обыскивать наших товарищей и обнаружат у них оружие. Все батальоны, все роты приведены в боевую готовность, чтобы по первому сигналу рвануться на помощь своим. Но все обошлось благополучно. Колонна военнопленных, дополненная полутора тысячами людей из малого лагеря, спокойно проходит браму и направляется в сторону города Веймара. «Счастливого вам пути, дорогие наши товарищи, — хочется крикнуть им вслед, — до скорой свободы!»

И на следующий день, 10 апреля, никому не разрешается показываться за пределами блоков. Весь лагерь уже несколько дней не получает никакого питания, и вот тут-то и проявилась мудрая предусмотрительность наших товарищей — немецких коммунистов. Оказывается, еще несколько недель тому назад, по распоряжению нашего внутрилагерного самоуправления, был незаметно сокращен рацион питания всему лагерю и за счет этого создан неприкосновенный запас, который сейчас очень кстати. Значит, живем еще несколько дней.

Днем мне удается прокрасться на 30-й блок, и там у подполковника Смирнова застаю Николая Кюнга.

— Хорошо, что пришел, Валентин. Только что хотел за тобой посылать, — говорит Иван Иванович.

— Пришел — не то слово, вернее — припрыгал, как заяц. Стреляют, паразиты, со всех вышек. А что? Есть что-нибудь новое? — спрашиваю я.

— Нового много, — говорит Николай, — только утешительного мало. Как твой ударный батальон себя чувствует?

— Как скрипка у Давида Ойстраха. Натянуты до предела и реагируют не только на слова, но даже на мысли.

— Да, ребята у тебя хорошие, — задумчиво говорит Иван Иванович, — с такими ребятами горы можно свернуть.

— Что ж, к тому готовились. А какие такие неутешительные новости?

— Поведение генерала Паттона что-то очень странным кажется. Ты понимаешь, фронт его армии неожиданно разбился на два клина и обтекает Бухенвальд с севера и юга. В чулке нас оставляют почему-то. Это после наших-то сигналов бедствия, когда нас с часу на час могут уничтожить.

— Или эвакуировать, — добавляю я.

— Нет, это уже исключено, — говорит Иван Иванович, — эвакуировать уже поздно, но и передавать нас союзникам они тоже не будут. Уж слишком много мы знаем, чтобы нас живыми свидетелями оставлять. А вот поведение Паттона удивляет. Союзники-то они союзники, но им известно, что в Бухенвальде, в основном, политические заключенные, коммунисты со всех стран Европы, а это общество и для американских бизнесменов так же нежелательно, как и для фашистов. Над этим стоит подумать, — и Иван Иванович опять поднимает указательный палец.

— Что вы! Не может быть, чтобы умышленно, — сомневаюсь я, — все же союзники. Существует все же какая-то, хотя бы солдатская, этика!

— Тут, брат, не этику искать нужно, особенно там, где ею и не пахнет, а думать о том, почему нас сегодня не беспокоят.

— А почему?

— Потому что с утра вокруг лагеря окопы копают и минометы устанавливают. А ты этику ищешь, — говорит. Николай.

— Так чего же мы ждем? Мне кажется, лучше первыми начать. Тогда хоть фактор неожиданности будет на нашей стороне.

— Я тоже так думаю, и все мы так думаем, а вот многие иностранные товарищи считают разумным отделаться малой кровью, то есть выступать только в крайнем случае, когда уничтожение лагеря станет очевидным.

— То есть когда огонь откроют по лагерю? — не выдерживаю я.

— Не горячись, Валентин. До этого не дойдет. Нас предупредят, предупредят в нужный момент. Оттуда, из-за брамы, предупредят. Ты лучше подготовь людей назавтра для получения оружия, выделенного твоему батальону.

— Почему назавтра, а не сегодня? А вдруг сегодня ночью потребуется?

— Ночью не потребуется, а преждевременно раздать на руки оружие опасно. Мало ли среди наших хлопцев горячих голов. Сами того не подозревая, могут спровоцировать преждевременную стычку, а потом вина на всех русских падет. Потерпи, дорогой, уже недолго осталось.

И терпеть, действительно, пришлось недолго. Всю ночь никто не раздевается и не ложится спать. Скучившись у распахнутых окон и дверей, люди жадно прислушиваются к глухим вздохам артиллерийской канонады. Страшный, отвратительный голос войны в эту тихую, насыщенную весенними запахами ночь кажется прекрасной симфонией. Где-то на западе, в стороне Эрфурта, сверкают багровые зарницы боя. Никто не замечает, как постепенно линяет бархат весенней ночи, как вместо лихорадочного блеска зарниц на западе спокойный алый свет заливает небо с востока, как скульптурно вырисовываются в темноте спальни серьезные лица узников, застывшие в созерцании чего-то большого, величественного.

С утра 11-го апреля по ту сторону проволоки чувствуются необычное оживление, суета, спешка. Наши «хозяева» в полном снаряжении торопливо к чему-то готовятся. И, наконец, интернациональный центр подпольной организации получает с той стороны хотя и не неожиданную, но все же очень страшную весть: на 17.00, сегодня, 11 апреля, назначается полная ликвидация лагеря. Десятки тысяч человек должны быть полностью уничтожены.