В подполье Бухенвальда

— Наздар!!! — кричат чехи, и вот мы врываемся в главный корпус. Увлеченный азартом боя, с перезаряженным парабеллумом и двумя гранатами, я мчусь по лестничным клеткам. Ответные выстрелы сверху обсыпают меня отбитой штукатуркой. Обершарфюрер стреляет по мне вдоль коридора, но я прячусь за косяк лестничной двери. Вот она, дверь, где скрылся враг. Рывок — и через распахнутую дверь я вижу его длинное холеное лицо и дрожащие руки, что-то судорожно ищущие в ящике письменного стола. За его спиной открытое настежь окно, поэтому лицо его мне кажется темным. Я поднимаю парабеллум. Эсэсовец взмахивает рукой, и в сторону двери неожиданно летит маленькая круглая граната. Перед самым моим носом хлопает закрывшаяся дверь. Это не растерялся вовремя подбежавший Ленчик. Я слышу, как граната, ударившись об дверь, отлетает обратно в комнату, и инстинктивно бросаюсь на пол около стены коридора. Взрыв! Из выбитой двери идет горьковатый запах взрывчатки и клубы пыли. Вскакиваю и вместе с Ленчиком Бочаровым вбегаю в комнату. Поперек выбитого подоконника, балансируя, качается рама, оставшаяся от письменного стола, а на углу придавленный обвалившейся штукатуркой кусок рукава с нашитой эмблемой, изображающей контуры Крымского полуострова и надписью «Krim». Это все, что осталось от обершарфюрера.

— Быстро ты сориентировался с гранатой-то, — говорю я Ленчику.

— Сам не знаю, как-то случайно получилось.

А внизу идет раздача оружия из захваченных складов.

— Ребята!!! Братики! Так это же свобода! — орет обезумевший от счастья человек. Но его сурово прерывают:

— А ну, подними винтовку с земли! Ее, свободу-то, еще защищать нужно!

— Командиров рот — ко мне! — даю я команду, и по массе хохочущих, плачущих от счастья людей бежит команда:

— Командиров 44-го! Командиров ударного — к Валентину!

И вот опять они передо мной. Кубанка Данилы засунута за пояс, на виске пиявкой змеится сгусток крови.

— Та це чепуха. Трошечки задило, — отмахивается он от моего вопроса.

— Потерь сколько?

— Потерь тэж трошки. Одиннадцать человек, — и густо-густо краснеет за свой необдуманный ответ.

— Потерь, конечно, много, — опять говорит он чисто по-русски. — Но куда же денешься, Валентин? Ведь ты меня бросил в самое пекло.

Я не сдерживаюсь и при всех целую этого отважного украинского парубка.

— Потерь семь человек, — сухо докладывает Николай Панич.

— Потерь семнадцать, — говорит Харламов, — не считая раненых, из них — трое тяжело.

— Потерь двадцать один, — докладывает Федя. — Здорово нас у третьей вышки подкосили. Эх, жалко ребят, — сокрушенно машет он рукой.

— Потерь не имею, — докладывает командир мехроты Щелоков. — Имею прибыль 12 человек танкистов и два танка.

— Как два танка? — удивляюсь я.

— А второй мы панцирь-фаустом подбили, и сейчас мои ребята закапывают его на дороге в сторону Эрфурта. Будем использовать как «дот». Мы ему ходовую часть здорово повредили. Вряд ли удастся поставить на ход.

— Товарищи командиры! — говорю я, вытягиваясь по стойке «смирно». — От имени подпольного центра, от имени Родины благодарю вас за честность и преданность Родине!

— Служим Советскому Союзу! — дружно звучит ответ.

— А теперь по местам! Оборона по варианту № 3. Или забыли?

И из бушующей страстями смешанной толпы уходят роты, взводы, чтобы закрепить успех боя, чтобы при любых обстоятельствах достойно встретить врага. А врагов много, враг кругом. То со стороны Веймара, то со стороны Эрфурта накатываются на нас недобитые немецкие части и удивленно откатываются под нашим огнем, под огнем «неизвестного» противника.

Двести человек, вернее двести «сверхчеловеков» заперты в бункер под брамой, и прежде чем посадить под замок, каждого из них заставили вслух прочесть надпись на воротах Бухенвальда: «Jedem das seine».

Группы боевого охранения и разведчики беспрерывно доставляют в лагерь все новые партии пленных эсэсовцев, выловленных в лесу и ближайших деревнях. Куда делась былая спесь?! Жалкое выражение побитой собаки сквозит в каждой черточке этого побежденного пресловутого «белокурого зверя». Где ты, знаменитый Фридрих Ницше? Как тебе сейчас нужно было бы подняться, из истлевшего гроба, чтобы воочию убедиться в крахе твоей человеконенавистнической теории!

Двое суток не смыкаем глаз, отбивая наскоки врага, двое суток прямо на наши оборонные позиции дети, старики и инвалиды из лагеря доставляют питание. Но где же помощь союзников? Где третья армия генерала Паттона? Не может быть, чтобы наш радиосигнал бедствия не был принят!

Расходятся по домам многие из немецких товарищей, многие друзья из стран Западной Европы решают нелегально пробираться на свою родину. Мой батальон вынужден более чем втрое растянуть свой фронт обороны. Подполковник Смирнов приказывает бросить облюбованную мной сторожевую вышку и перенести свой командный пункт на виллу бывшего коменданта лагеря Карла Коха. Отсюда все мои роты сравнительно близко, и это облегчает связь.