В подполье Бухенвальда

Роскошь, сказочная роскошь этого страшного дома поражает своей никчемностью и излишеством. И в дорогих гобеленах с рисунками эротического характера, в картинах и скульптурах, по своему содержанию близких к порнографии, в каждой мелкой безделушке чувствуется извращенный вкус садистки Ильзы.

— Хорошо исполнено! — восхищается Леня Царицынский, один из моих подпольщиков, за горячий характер прозванный «кипятильником». Он как зачарованный ходит от картины к картине, от скульптуры к скульптуре.

— Баб голых давно не видал, потому и восхищаешься, — говорит кто-то из ребят.

— Вот я тебе сейчас, кажется, отвечу. Отвечу так, что твоя дурацкая башка расколется, — кипятится «кипятильник». — Ты же пойми, балда, какая тут техника. Эту подлость писали большие художники. Я об исполнении говорю, а не о содержании, — и уже другим голосом, задумчиво добавляет:

— Сам когда-то собирался стать художником…

В тот вечер впервые я уснул. Прилег на минутку на роскошней пуховик, чтобы дать отдых разбитым в кровь ногам, и, как был, одетый, неожиданно провалился в сон.

Чувствую, что кто-то отчаянно трясет мое плечо:

— Валентин. Вставай скорей, Валентин! Американцы!

Инстинктивно нащупываю автомат тут же под пуховым одеялом и вскакиваю.

— Какие американцы? Где американцы? — ясность сознания с трудом приходит в затуманенную сном голову. — Где американцы? Уже в Бухенвальде?

— Нет еще. Их Геннадий Щелоков со своими танками не пускает. Ждет твоего приказа, — рапортует Ленчик Бочаров. — Я тут с мотоциклом, может, тебя туда подбросить?

— Давай быстро! «Кипятильника» с собой, он немного английский язык знает.

И вот, взвихрив пыль шоссейной дороги, мы трое на Ленчиковом мотоцикле ныряем в темный тоннель лесной дороги, ведущей в сторону Эрфурта. За знакомым поворотом на пригорке, господствующем над скрещивающимися на нем дорогами, возвышается башня врытого в землю немецкого танка со свеженарисованной красной звездой. Левее из кустов настороженно вытянут хобот пушки второго немецкого танка тоже с свежей красной звездой на башне. Вся поляна на пригорке заполнена оживленной толпой бухенвальдцев и солдат в светло-зеленой форме. Соскакивая с мотоцикла, замечаю Данилу, со смехом отбивающегося от двух открытых бутылок с вином, протянутых к нему с двух сторон.

— Да отвяжитесь, чертовы союзнички, с вашей горилкой. Тут жрать хочется, а воны с горилкой…

— Пропускать, что ли? — подбегает ко мне Щелоков и кивает на четыре приземистых светло-зеленых танка американцев, сгрудившихся на дороге, ведущей со стороны Эрфурта. — Чуть не перебили друг друга, пока разобрались, что союзники.

— Конечно, пропускать. А где их старший офицер?

— Черт их разберет, кто у них старший, а ребята неплохие. Как узнали, что мы русские — шоколадом да консервами забросали. Особенно негры радуются. У них в армии их, оказывается, много. «Рашен»[43] да «рашен» кричат, по плечам хлопают, целоваться лезут.

С трудом нахожу возглавляющего колонну старшего лейтенанта и при помощи «кипятильника» выясняю положение. Американцы восторгаются мужеством бывших узников Бухенвальда, сумевших отвоевать свою жизнь. Из разговоров с офицерами становится ясным, что армия Паттона приняла наш сигнал об уничтожении лагеря, но «по неизвестным стратегическим причинам» не могла оказать своевременной помощи. Они считали лагерь уже уничтоженным, и в тылах американских дивизий движется целая армия журналистов и корреспондентов за сенсациями о зверствах фашистов, уничтоживших многотысячный Бухенвальд.

Когда эти четыре американских танка появляются на площади перед бывшим военным городком эсэсовского гарнизона, там уже застыли четкие прямоугольники выстроившихся бывших узников с оружием в руках. Мощное русское «ура» гремит в честь солдат союзной армии, машущих приветственно со своих машин.

Но это только передовая часть, и они, не задерживаясь, проскакивают в сторону города Веймара. Лагерь опять предоставлен самому себе. Опять оборонные бои, опять дерзкие экспедиции по добыче продовольствия для лагеря и опять неизвестность.

В одном из складов эсэсовского гарнизона обнаруживаем сотни новеньких кожаных курток и таких же брюк, когда-то предназначавшихся голландским морякам. В свое время украденные у Голландии, они почему-то застряли на складах Бухенвальда, и благодаря этому обстоятельству ударная бригада Бухенвальда приобрела свою форму. Эта форма неожиданно благотворно влияет на общее состояние вооруженных бухенвальдцев. Они уже не чувствуют себя освободившимися арестантами, захватившими в свои руки оружие, они чувствуют себя солдатами Родины и живут по ее законам и уставам родной Советской Армии.

Но свобода, свобода! Она, как вино, дурманит головы узников, только вчера сбросивших ярмо рабства. Неустойчивым людям даже счастье обретенной свободы вредно в слишком больших дозах. Под влиянием отдельных лиц из командного состава в некоторых батальонах распадаются целые роты, среди людей начинает возникать паника.