В подполье Бухенвальда

И вот на большом лугу, южнее лагеря, вспыхивает своеобразный митинг. Более тысячи вооруженных людей, почему-то покинувших свои места обороны, яростно размахивают оружием. На импровизированной трибуне один за другим выступают ораторы:

— Ведь мы же окружены! Это каждому ясно. Наша задача сохранить все боеспособное и прорываться в сторону Эрфурта!

— Интернациональный центр больше не существует, — выступает один из бывших «авторитетов» подполья. — Мы предоставлены самим себе, и поэтому будем сами заботиться о своей судьбе. Всем имеющим оружие нужно небольшими группами пробиваться к Эрфурту. Это — единственный выход из окружения, а там каждый найдет свою дорогу.

На трибуну вскакивает Сергей Котов. Даже из-под очков виден его сосредоточенный, напряженный взгляд.

— А дети? А старики? А инвалиды? А те, что остались внутри лагеря и, не имея оружия, надеются на нашу защиту? А несколько тысяч больных в госпитале Бухенвальда? Что же, по-вашему, их следует бросить на растерзание врагу? Да кому нужна ваша помощь, если вы решаете прорываться отдельными вооруженными группами? Это же породит неорганизованность, «вольницу», а отсюда и мародерство, и провокации под нашей маркой, и черное пятно на честь советских людей, которую мы так упорно защищаем!

Пока говорит Сергей, я подзываю Ленчика, не расстающегося со своим благоприобретенным мотоциклом.

— Какая рота сейчас на отдыхе? — тихо спрашиваю я.

— Четвертая, — следует быстрый ответ.

— Сейчас же — в ружье. Незаметно, через сады, сосредоточиться вон за тем забором, — и я показываю на возвышающуюся над лугом каменную ограду, опоясывающую виллы бывшего эсэсовского командования.

— Щелокову с танком немедленно вон в тот лесок. Пусть ждет моего сигнала. Смирнову — ни слова!

Сердито взревев мотоциклом, Ленчик исчезает. А бывший «авторитетный» товарищ в это время возражает Сергею.

— Мы знаем твой пуританский фанатизм, но не желаем его поддерживать. Ты ордена добиваешься, а мы желаем сохранить свою жизнь. Какими путями мы этого добьемся — это наше дело, и не советую никому становиться на нашем пути. Кто хочет оставаться, чтобы защищать жизнь «доходяг», пусть остается, но их судьба меня больше не интересует, и я умываю руки…

— Вот, вот! Вот именно! — перебивает Сергей. — Твои руки как раз сейчас в этом нуждаются, потому что от них пахнет кровью предательства.

— Долой!!! Протестуем! К Эрфурту! — ревут несколько голосов и вдруг стихают. Я стою в общей, толпе около трибуны и не замечаю, откуда появляется подполковник Смирнов. Вот он поднимается на трибуну и очень спокойно вскидывает руку. Говорит он негромко, но слышат его все.

— А кто вы такие, чтобы протестовать? Против чего? Против кого? Против тех, кто сейчас в обороне защищает жизнь всего лагеря, в том числе и вашу, — повернувшись спиной к толпе, через плечо тихо бросает:

— Приказываю: сейчас же, немедленно, сложить оружие. Вот около этой трибуны, — и, устало ссутулившись, спускается по лесенке.

Мне со своего места видно, как по каменной ограде с независимым видом прогуливается мой верный Ленчик. Затихшая от неожиданности толпа опять начинает волноваться. Опять раздаются отдельные голоса, возбуждая колеблющихся, щелкают затворы винтовок.

— Долой!!! Арестовать Смирнова!! Долой Котова! На Эрфурт! На Эрфурт!!!

— Сложить оружие! — кричу я, вскакивая на трибуну. — Выполнять приказ! — и сверху мне видно, как опускаются в толпе несколько вскинутых было винтовок. Тотчас же широкая каменная изгородь над лугом ощетинивается сотнями стволов винтовок вперемежку с наскоро установленными пулеметами, а с противоположной стороны из-под сени буков, как игрушечный, резво выскакивает танк. Это бойцы сорок четвертого блока. И вот плетутся в лагерь разоруженные и пристыженные «сторонники мятежа».

На следующий день в Бухенвальд вошли регулярные части американской армии, а с ними административные службы и похожие на комаров тучи корреспондентов. Как же эти американцы не похожи на тех, с которыми мы недавно встретились на лесной поляне недалеко от лагеря! Та же нация, но до чего разные люди.

— Проволоку восстановить. На вышках поставить своих часовых. Арестантов разоружить! — гласит первый приказ капитана Петера Балля, командующего частью, расположившейся на горе Эттерсберг.

— Как вы на это смотрите, товарищи? — спрашиваю я своих командиров.

— А черта лысого его батьке не треба? — вскакивает Данила. — Та мы то оружие кровью своей добували, когда они во Франции бургундское та шампанское попивали!

— Поговорить с людьми и через полчаса доложить!

А еще часом позже Николай Кюнг показал мне несколько афиш и листовок, только что снятых со столбов и стен бараков. Еще пахнущие свежей типографской краской, они настойчиво убеждают русских не возвращаться на Родину, «порабощенную большевизмом и коммунистами». Вместо «сурового террора на родине» предлагается райское блаженство в Аргентине, Флориде или Бразилии.

— Ну, как тебе нравится? — спрашивает Иван Иванович.

— Да-а-а… По крайней мере, откровенно. Поэтому оружия не сдам и восстанавливать проволоку не позволю.