В погоне за искусством

– В первую неделю в школе Джордж сидел за соседним столом от меня. Это был образцовый, вполне сформировавшийся эксцентричный художник-психопат. Почти как ходить в колледж вместе с Оскаром Уайльдом.

Потом Лонг продолжил:

– Джордж нисколько не изменился, даже выглядит так же. Когда Гилберт приехал в Лондон, он был похож на какого-то горного пастушка, и Джордж взял его под крыло (Гилберт родом из какого-то поселения высоко в Альпах у австрийской границы, где люди говорят не на немецком или итальянском, а на местном ладинском языке).

До некоторой степени Г&Д действительно отождествляли себя с Оскаром Уайльдом.

– Он был джентльменом, одевался как денди, – возвестил Гилберт, – а в душе глубоко страдал.

– Говорил, что важна лишь форма, а поступал вопреки этим словам, – добавил Джордж. И продолжил:

– Мы любим только художников, которых преследуют несчастья: Ван Гога, Рембрандта, – всем им пришлось нелегко.

– Почему, – спросил я, – вы делаете такой акцент на жизни, а не на искусстве?

Гилберт ответил за двоих:

– Вы имеете в виду видение? Мы верим только в него. Когда вы смотрите на работу Микеланджело, перед вами его видение, это главное. А форму вы находите потом. Главное – это видеть.

БУТЫЛКА ИТАЛЬЯНСКОГО ВИНА, ОФОРМЛЕННАЯ В ЧЕСТЬ ПОЕЗДКИ ГИЛБЕРТА И ДЖОРДЖА В КИТАЙ

И пока мы беседовали, вернее, пока я с пристрастием допрашивал Г&Д, я почувствовал, что между нами происходит что-то еще. Я понял, что они мне всё больше нравятся. Это были занятные, приятные в общении люди, и разговор с ними наталкивал на новые мысли. На самом деле, симпатия оказалась взаимной. По-видимому, им понравилось то, как я брал у них интервью. Потом мы встречались в Лондоне; я бывал у них в гостях в Спиталфилдсе и участвовал в их городских вечерних вакханалиях (особенно в период, когда они обнаружили, что в соседнем баре можно задешево выпить винтажное шампанское).

В путешествии в Пекин было что-то от встречи с Зазеркальем, в общении с Г&Д – тоже. В поездке я познакомился с новыми людьми, в том числе с критиком Дэвидом Сильвестром, который, в свою очередь, повлиял на мои идеи. Позиция Г&Д тоже утратила для меня загадочность, стала скорее новым и ярким способом поведать людям нечто интересное и подлинное. Взять хотя бы их концепцию «два человека – один художник».

Исстари произведения искусства создавались человеком не в одиночку; в эпоху Возрождения над ними трудились целые мастерские, иногда вместе работали супружеские пары. Г&Д с их одинаковыми костюмами и речами в унисон просто вдохнули жизнь в эту забытую практику. По их примеру дуэты и группы художников стали обычным явлением.

То же самое с концепцией «живой скульптуры». Личность художника, его жизнь и мысли давно стали предметами искусства; как отметил Гилберт, Рембрандт и Ван Гог часто изображали именно собственное лицо. Перформансы Г&Д – как, например, прославившая их пантомима Поющие скульптуры, когда они двигались как роботы под старую песню Флэнагана и Аллена Underneath the Arches, – тоже были способом акцентировать и театрализовать личность художника.

Гилберт настаивал на том, что «искусство для них – это изобретение морали завтрашнего дня!» И правда, время показало, что Г&Д были художниками-пророками в нескольких отношениях. Многое из «завтрашней морали», которую они пропагандировали, – большая расовая, культурная и сексуальная толерантность – пробило себе дорогу в последнюю четверть века (правда, не без свирепого сопротивления). Их безумная для 1993 года идея, что за Китаем будущее и пора туда ехать, теперь, задним числом, кажется очевидной.

Впрочем, одно они, как и никто из нас, не уловили в воздухе – Китай распахивал двери не только для мировой торговли, но и для западного искусства. Я ожидал, а мой редактор даже надеялся, что китайские зрители воспримут Г&Д как нечто запредельно чуждое. И на открытии я говорил с людьми, для которых так оно и было. Но я также поговорил с семейной парой, которая сравнила эту выставку Г&Д с лондонской (посмотрев обе, они сочли пекинскую удачней). Один человек очень разволновался, заметив художников на улице: он никогда не думал, что их можно встретить в Пекине, но явно всё про них знал. Глобализация мира искусства тогда уже началась и, как глобализация экономическая, в последующие годы только набирала обороты.

Если же говорить о личном, то Г&Д непосредственно повлияли на мою жизнь: благодаря им я облетел половину земного шара, посмотрел на новые достопримечательности и чужие миры, многое переосмыслил. Я впервые убедился, что художникам по силам так менять чужую жизнь. Волей случая обратно я летел тем же рейсом, что и Гилберт с Джорджем. В аэропорту Джордж посмотрел на время прибытия в Хитроу – около четырех часов пополудни – и выдал реплику в лучших традициях Льюиса Кэрролла:

– Будем дома к вечернему чаю!

12. Наосима – модернистский остров сокровищ