В погоне за махаоном

— Когда вы были в беспамятстве, то бредили этой сонатой. Я не умел её сыграть, а те из ваших знакомых, что смогли бы, боялись заразиться. И потому я решился сделать это для вас сам, подписал каждую ноту партитуры цифирью, и учил. Просто, к моему счастью, вы пошли на поправку раньше, чем я смог разучить эту вещь.

— Так вот почему вы спросили, какую музыку я люблю!

— Мне очень хотелось порадовать вас, хотя и с опозданием…

— Друг мой! Единственный мой друг! — Воскликнул я и зарыдал, спрятав лицо у него на груди.

Многие мои знакомые приняли бы эти слёзы на счёт слабости после перенесённой горячки, и только мой друг знал, как я благодарен ему.

Суета

Мираж лунной дорожки парит в ночи, манит к себе взгляды, рождая побуждения тронуть, ступить. зачерпнуть ладонью сие сияние, дабы отпить и стать частью, либо одним целым.

— Ночь, утренняя и вечерние зори, известно чем хороши, но полдень? В чём его прелесть кроме того, что вскорости после него — время обеда?

— Это когда? Обыкновенно или в этот самый час?

— Ну, да. Хотя бы и теперь.

— Сделай милость, посмотри наверх, туда, где Африка облаком медленно плывёт над головой…

— …в мутном океане неба…

— Отчего ж мутном?

— Так дна не видно.

— Значит, бездонное оно!

— А рыб-то всё одно не видать…

— Что ж касаемо самого полудня… В ответ зрелому, мягкому по осенней старости солнцу, вИшневые листья, покрытые веснушками, делаются тогда совершенно прозрачны и совершенны.

Они будто сливаются с горячим воздухом, тают в его безмолвном пламени.

Беззвучный вертолет стрекозы клонится набок, выглядывая место поудобнее, и не может его отыскать не от того, что того нет, а ибо ему по нраву и лестно, как солнце присматривает за округой сквозь пенсне его крыл в тонкой серебряной оправе. Все больше милостей от него вослед уходящему лету.

Соловей, набрав дождевой воды в рот, изъясняется чаще знаками, и от того кажется незнакомым.

Капустница мечется промеж пустующих ветвей, не выберет никак, чью первой утолить печаль, ибо ей жаль всех.

Оса наспех лепит картонную бабу гнезда на одинокий столб, как на земную ось. Это всё что осталось от дровяного сарая, что и сам давно уж пошел на то, чему ещё совсем недавно оказывал покровительство, опекал, сутулясь под дождями и снегом.

— Ну… И как тебе теперь полдень?

— Хорош.

— Правда?

— Угу. Гляди, как ветер разметал Африку на многие острова. Арабы были мудры, сочиняя ей имя.23

— Когда это было…

— Да, когда б не было! Зато теперь, — мякотью неспелого арбуза почудится она любому, кто б ни глянул наверх. Да только не всякий оторвёт взгляд от дороги, по которой ступает.

— Ибо недосуг?

— Суета, знаешь ли. Суета.

Родня

А и замешкалось солнышко на вечерней зорьке, да и запуталось посреди ветвей дуба, украсив его собой, ровно как золочёный стеклянный шар, что один может придать красы всей Рождественской ели. С умыслом, нет ли, а задержалось солнце на дереве, сколь могло долго.

Ветки наполнились светом, словно кровью, листья стоящих близко вишен, и те вобрали в себя янтарных бликов. Пусть не все, через один, но будто вновь заневестилась вишня, хотя и не белым весенним цветом.

Глядя, как раззадорилось светило, а с ним и всё округ, принялись ветер с луной понукать его поскорее идти спать. Но всё без толку.

Это раньше бывало такое, когда за ним и не углядишь, — чуть устроит головушку на подушке леса, развалится на перине тучки, юркнет под белую простынку облака, и давай сны смотреть, звёзды считать, о хорошем загадывать. Тут уж до утра не добудишься, не допросишься. Ныне не так. Дорожит солнышко всяким мигом, как бы лучшим своим лучиком, — лелеет его, тянет стройной ножкой, либо тронет драгоценным пальчиком…

— Вот и туман — таков точно. — Бормочет озадаченный ветер луне. — Тащишь его за руку, а он влажный скользкий, нейдёт, вырывается, рвётся, ну и растянется, разляжется повсюду, так что кажется — пал в ноги, а в самом-то деле — хитёр, и не более того.

Луна ж в ответ безмолвствует. Зависима она от солнца, светла его светом, а туман — не меньше, как её младший брат. Пусть и названный, а всё одно — родня.

Подражательство

Самая крупная жемчужина небес — луна, с улыбкой взирала на то, как вздрагивает у неё под ногами трава. То сонм маленьких лягушат волновал мокрый после дождя ворс разнотравья. Многим из них вскоре не быть, и даже когда с головою скроет вода, из ила пруда их добудут ужи, либо цапли. Но кто уцелеет, тронет сердце своею приятностью и простотой.

Сил немного у них, часто вдруг становясь недвижимы, слушают мира дыхание, мерно и мирно. Вздохи совы и косули к другой поношенье, скрежет улиток, которые громко грызут, что под ногу попало, тикают будто.

Но покуда идут, а идут по компАсу24, недосуг лягушатам считать часы или дни, иль минуты…

Не предъявляя прав на престолы пней, обитые зелёным плисом мха, что попадаются им на пути, лягушата спешат напролом, не считаясь с препятствиями, не считая препятствием никого из тех, кто не сделает им скидки ни на наивность, ни на младость. От того-то и гонит закат цаплю спать, тем случай даёт, пусть не всем, но добраться.