В погоне за памятью. История борьбы с болезнью Альцгеймера

– Да-да, конечно, – ответила Кэрол мягко, с глубоким чувством. – А знаете, у моей бабушки было пятнадцать детей! Это же представить себе невозможно!..

Болезнь диагностировали у Кэрол в декабре 2012 года. Ей было 58 – тот же самый возраст, в котором появились первые симптомы у ее отца Уолтера. Но, по словам Стюарта, первые провалы в памяти и когнитивные нарушения появились у нее еще в 2008 году:

– Невозможно прожить с человеком 30 лет и не заметить перемен, даже самых мелких.

Кэрол часто забывала, зачем пришла в комнату, сказал Стюарт. Потом непонятно зачем стала накапливать под подушкой одежду. Поначалу казалось, что это не особенно серьезно.

– Кэрол твердила, мол, беда в том, что я везде высматриваю ошибки и оплошности, – рассказывал Стюарт. – Но с ней было нехорошо.

Раньше Кэрол была очень организованной и ответственной, а теперь стала постоянно ошибаться и на работе, забывала оформлять документы, пропускала сроки. Опять же мелочи и пустяки. Но это было только начало – и симптомы исподволь нарастали, постепенно лишали ее рассудка, вели к неизбежной тяжелой болезни, постигшей ее отца.

Во время нашего разговора Кэрол показала на черно-белую фотографию Уолтера на деревянном столике поблизости. Лицо у Уолтера было узкое, с резкими чертами, он носил прямоугольные очки в массивной оправе, для фото он нарядился в опрятный костюм в белую полоску и повязал галстук. Я спросил, помнит ли Кэрол, зачем она много лет назад написала письмо в больницу Святой Марии.

– Что-то такое было… – Кэрол нахмурила брови. – Что-то происходило уже давно… какое-то грушевидное, что ли… точно что-то было, я уверена… какое-то… немного… странное.

Я сидел и внимательно слушал – и видел, как мельчайшая ошибка всего в одном гене терзает и разрушает личность. Меня поразило, что теперь Кэрол не имела ни малейшего представления о болезни Альцгеймера. Передо мной сидела женщина, перевернувшая наши представления об этой болезни, женщина, почти всю жизнь посвятившая распространению знаний о ней. А теперь она и название-то выговорить не могла. А потом засмеялась:

– У моей бабушки была очень большая семья – сколько детей, и не припомню. Пятнадцать, кажется?

– У бабушки? Да-да, пятнадцать, – отозвался Стюарт. Он говорил спокойно, бесстрастно, – ни терпения, ни нетерпения в его голосе не прозвучало, просто он говорил с женой, как всегда. И не позволял болезни ничего менять.

Мы допили чай, а через некоторое время сели пообедать. Ели мы в уютной гостиной, рассказывали забавные истории, шутили, и Кэрол улыбалась, хотя от природы была довольно неразговорчивой. Потом она пошла наверх повидать свою девяностолетнюю маму Джойс, которая теперь, по иронии судьбы, помогала ухаживать за Кэрол. Для своего возраста Джойс отличалась отменным здоровьем, по словам Стюарта, и, разумеется, знала все о болезни Альцгеймера, ведь три десятка лет назад ей пришлось ухаживать за Уолтером.

Когда мы остались со Стюартом наедине, я прямо спросил его, как он справляется. Он признался, что его бросает из стоицизма в отчаяние. Сказал, что когда-то знал женщину, которая летала в Берн, Барселону, Буэнос-Айрес, женщину, которая объехала весь мир, выступала на конференциях нейрофизиологов и перед широкой публикой. А теперь, сказал он, «я не отпущу ее даже в продуктовый магазин по соседству». Стюарт борется за Кэрол, раз в несколько месяцев они вместе ездят в Лондон, проходят ультрасовременные экспериментальные процедуры. Но Кэрол угасает, и Стюарт знает это.

– Я думаю, для Кэрол уже поздно, – проговорил Стюарт. – Теперь мы бьемся за детей.

Месяца через полтора я познакомился с Джоном Дженнингсом, 30-летним сыном Кэрол и Стюарта. Мы встретились в его квартире в Эдинбурге, в очаровательном доме из темного камня. Джон высок и строен, с темно-карими глазами, и очень похож на Кэрол. Это человек очень глубокий, спокойный, серьезный и целеустремленный; когда его мать начала сдавать, он продолжил ее дело по распространению знаний о болезни Альцгеймера. Он прекрасно понимает, как трудно ей жилось, ведь теперь перед ним стоит точно такой же страшный выбор.

– Это с самого начала сильно влияло на меня как на человека, – сказал Джон, вспоминая, какое внимание прессы и пристальный интерес ученых вызвала его семья в начале девяностых. В детстве он и не думал, что с его дедушкой что-то не так. С точки зрения Джона, Уолтер был просто старенький; мало ли как называется его немощь, просто он так умирает.

– Помню, как навещал его в больнице. Он сидел себе и сидел в большом мягком кресле. – Джон рассказывает, как мама, у которой всегда были плохие отношения со шприцами, лежала в обмороке на диване, после того, как доктора из больницы Святой Марии взяли анализы крови у всех, в том числе и у самого Джона. Лишь повзрослев, Джон в полной мере осознал, какая беда постигла его семью и какие трудные решения ему придется принимать.

Хочет ли он сдать генетический анализ?