В погоне за памятью. История борьбы с болезнью Альцгеймера

Так он и поступил. Харди утверждает, что формирование бета-амилоидных бляшек в мозге – это первичный процесс в тканях мозга. А клубки, утрата нейромедиаторов, гибель клеток, потеря памяти и деменция, по его мнению, – процессы вторичные, это руины, оставшиеся после разрушительной амилоидной бури. Свою теорию Харди назвал «гипотезой амилоидного каскада»² и уверен, что это «несомненно, самая лучшая идея». Харди и его последователи получили прозвище «баптисты» (от «бета-амилоидный протеин») – учитывая их рвение и убежденность в собственной правоте, прозвище очень подходящее.

Хотя мы до сих пор не знаем, каковы функции бета-амилоида, биохимики согласны, что, похоже, этот белок отвечает за что-то на клеточной поверхности. Белки клеточной поверхности зачастую служат пограничным кордоном и решают, какие молекулы пропустить в клетку, а какие нет. Либо они могут служить молекулярными антеннами для коммуникации с соседними клетками. Если такой белок функционирует неправильно – скажем, из-за генетической мутации, – то клетка иногда самоуничтожается, чтобы повреждение не распространилось на ее программное обеспечение, и тем самым уберегает нас от рака. На этом уровне жизнь склонна к сугубому тоталитаризму.

А тогда, в соответствии с теорией Харди, неисправные фрагменты бета-амилоида сначала дрейфуют от нейрона и накапливаются в виде бляшек. Со временем бляшки разрастаются до такой степени, что нормальная коммуникация между нейронами уже невозможна – словно острова плавучего мусора, препятствующие морской торговле. Нейрон лишается биохимической поддержки, и условия внутри него ухудшаются, что становится сигналом к возникновению клубков, и вскоре нейрон поступает так, как запрограммировала его эволюция. Он убивает себя.

А вот как именно бета-амилоид вызывает эту нейро-катастрофу, пока остается загадкой, признается Харди.

– Мы не знаем. То есть мы правда не знаем. И я бы сказал, что это главный недостаток нашей гипотезы. Мы не понимаем, как именно бляшки убивают нейроны.

У этой теории два главных преимущества. Во-первых, она задает хронологию болезни Альцгеймера. Если поставить ее в такие временные рамки, то ученые получат возможность делать проверяемые прогнозы течения и эволюции болезни. Во-вторых, она обеспечивает фармацевтическим компаниям новую цель в дополнение к ацетилхолину. Препараты на основе ацетилхолина дают достаточно скромный эффект, в результате чего возникла насущная необходимость создать нечто принципиально новое, а значит, у производителей лекарств появился огромный (и к тому же сулящий колоссальные прибыли) простор для разработки новых средств, нацеленных на борьбу с отложением амилоида и предотвращение формирования амилоидных бляшек.

Большую помощь в этом оказывают семьи, в которых болезнь Альцгеймера встречается очень часто, как в семье Дженнингс.

– Мы нашли семьи с амилоидными мутациями, – говорит Харди, – и это подсказало нам, что болезнь начинается именно с амилоида, по крайней мере в этих семьях. Так что самое простое – предположить, что болезнь всегда начинается с амилоида, что это всегда первый этап.

Доказательство теории Харди обеспечила группа исследователей из Athena Neurosciences – это биотехнологическая компания, базирующаяся в Сан-Франциско. Ученым удалось совершить невозможное. Девятого февраля 1995 года они ввели в эмбрионы мышей человеческий ген, отвечающий за предшественник бета-амилоида³. Сложно даже представить себе, чтобы у мыши была ДНК человека. Достаточно сказать, что это был прорыв на новую территорию: ученые получили возможность, в сущности, размножать болезнь до бесконечности.

И что же, заболели ли зверьки болезнью Альцгеймера? Да, у них появились бляшки в мозге и возникли когнитивные сложности – мышам стало трудно решать задачи, связанные с запоминанием, например, проходить лабиринты. Но, как ни странно, клубков у них не нашли, да и особенной гибели клеток не наблюдалось. Как будто болезнь Альцгеймера развивалась у них не полностью, а частично. Но симптомы у зверьков вызывала именно мутация Кэрол Дженнингс, мутация, вызывающая избыточную выработку бета-амилоида, и это было сильным доводом в пользу гипотезы Харди, гипотезы амилоидного каскада. Еще не доказательство, но можно и так считать, утверждали сторонники гипотезы. Ведь совершенных моделей не бывает. В том же году в редакционной статье в Nature Харди даже заявил, что возникновение амилоидных бляшек у этих мышей «вероятно, позволяет раз и навсегда закрыть этот вопрос»⁴.

Работать в лаборатории Харди – значит заразиться царящим здесь энтузиазмом. После того, как дедушке поставили диагноз, я годами читал научную литературу и тонул в море всевозможных «если», «но» и «может быть». Почти все, кому я рассказывал о дедушкиной болезни, и друзья, и родные, смотрели на меня с тихим состраданием. «Старость – не радость, вот и все», – говорили мне снова и снова. А когда я работал с Харди, то чувствовал, что уверенно двигаюсь к другим вариантам ответа, которые меня удовлетворят.