В погоне за памятью. История борьбы с болезнью Альцгеймера

Среди этих больных был Карлос Диас. Он чинил машины в местной автомастерской, а в свободное время сдувал пылинки с любимого грузовичка и смотрел футбол в компании двоих сыновей и четырех дочерей. Жена Карлоса Мария знала его как человека добросовестного и неунывающего, но когда ему исполнилось 47 лет, все изменилось.

– Он смотрел на меня как потерянный, – рассказывала Мария, когда я навестил ее дома, в предгорьях вокруг Медельина. Я приехал туда с Лусией Мадригаль, психологом, которая работала с Лоперой с самого начала, и Габриэлем Аристизабалем, моим переводчиком. – Как-то раз вышел из дома помыть грузовичок и ушел за 25 кварталов. Если бы мы не бросились его искать, забрел бы в горы. Честно говоря, я думала, это какое-то колдовство. В доме творились странные вещи – выключался свет, все оказывалось не на своих местах. Я решила, что буду просто ухаживать за мужем, тем более что он был не самый сложный пациент.

Мария казалась воплощением спокойствия – точнее, стойкости. Она была словно в броне, и мы быстро поняли почему. В соседней комнате находилась 45-летняя дочь Марии Алехандра, ей как раз сообщали о нашем визите. У Алехандры тоже болезнь Альцгеймера, как и у ее сестры Камилы, которая умерла месяц назад. Судьба еще покажет, кто еще заболеет болезнью Альцгеймера. Недуг поразил шестерых из двенадцати братьев и сестер Карлоса, и все заболели, когда им было за 40. Но хотя Мария уже понимает, что это болезнь, ее сыновья не могут с этим смириться. Когда Камила умерла, они уговорили сестер сменить веру, перейти из католичества в протестантизм: вдруг удастся умилостивить злого духа, преследующего семью? Может быть, тогда болезнь умрет вместе с Камилой?

Пока мы беседовали с Марией, на пороге появилась Алехандра, медленно подошла и села напротив меня. До этого она беседовала с Лусией Мадригаль, и та потом сказала мне, что в последнее время Алехандра стала очень вспыльчивой, даже агрессивной. За несколько дней до нашего приезда она чуть не задушила мать, поэтому было важно сначала понять, в каком она настроении, а уже потом знакомить ее со мной. Алехандра не производила впечатления человека опасного. У нее было пухлое круглое личико с наивными глазами, и на меня она смотрела скорее с любопытством, чем с подозрением.

– Я стараюсь как могу, – сказала она мне приглушенным шепотом, а затем спросила: – Почему у меня в мозгу такое делается? Врач говорит, потому что я меняюсь… вчера я о чем-то думала, и вдруг раз – и все будто стерлось. Разве так правильно? Разве так нормально?

Я заверил ее, что ученые делают все возможное. Она ответила взглядом, который я понял не до конца – каким-то застывшим: в нем не было ни понимания, ни недоумения. Габриэль повторил то, что я сказал, другими словами, но было такое впечатление, что ему самому нужен переводчик, чтобы навести мосты. Хотя память у Алехандры отказывала, очевидно, главной жалобой была утрата речевых навыков.

После долгого молчания Алехандра проговорила:

– Ладно… простите меня, пожалуйста. Слова вертятся на языке – но потом пропадают… как будто я жую жвачку, и слова прилипают к ней… как мне хочется снова уметь говорить… хочу, чтобы слова выходили, как рвота: рвота – это легко, а слова – нет. – Затем она посмотрела мне в лицо. – Я думаю о себе как о младенце, которому всему нужно учиться заново. Вот как я себя чувствую.

Считается, что мутацию паиса, E280A, принесли в Колумбию иммигранты-испанцы; из 25 семей 13 ведут свой род от одного испанского конкистадора, жившего в XVII веке². Носители мутации уникальны по целому ряду причин. У некоторых возникает эпилепсия, а также особое двигательное расстройство – церебральная атаксия. Им особенно трудно запоминать лица. А их мозг заполняют так называемые «ватные» бляшки, большие шарообразные структуры, которые полностью замещают соседние области мозга. Более того, при сканировании мозга бросается в глаза гиперактивность гиппокампа, заметная за много лет до начала угасания памяти, как будто гиппокамп знает, что будет, и ради самозащиты набирает бешеные обороты, хотя чувствуют ли это носители мутации паиса и как именно это проявляется, неизвестно. Образованность, похоже, не помогает отложить дебют болезни, а лишь приводит к тому, что диагноз ставят раньше. И угасают они быстро – как правило, больной после постановки диагноза живет года четыре, не больше, а не восемь-десять, как обычно при болезни Альцгеймера.

Карлос умер всего в 50 лет. В последние месяцы он был в основном прикован к постели, но иногда его находили сидящим в углу, где он жевал стебель сахарного тростника. Когда я спросил Лусию Мадригаль, получают ли семьи больных дополнительную помощь от государства, она лишь рассмеялась:

– Нет. Добро пожаловать в Латинскую Америку.