В погоне за праздником

Джон и после обеда в хорошей форме, так что я решаюсь проложить маршрут через Амарилло, тем более что, согласно моим путеводителям, там сохраняется что-то от шарма старой дороги. Мы проезжаем по объездной 40, это часть старого шестьдесят шестого, а оттуда на бульвар Амарилло. Тут множество машин, и в обычном своем состоянии я бы занервничала, но сейчас состояние необычное благодаря маленькой голубой таблеточке. Старые приюты для проезжих – мотель “Апач” и так далее – действительно попадаются на глаза, но в целом городок кажется пыльным и запущенным. На Шестой улице начинается небольшая зона магазинов и ресторанов. Джон притормаживает:

– Вон сувенирные лавки. Хочешь зайти?

Я улыбаюсь мужу. Сегодня он такой милый.

– Нет, Джон, думаю, я обойдусь. Спасибо, что спросил.

Он прав: тут очень симпатичные магазинчики. Лет пятнадцать, даже десять лет назад я бы попросила его остановиться, чтобы как следует их осмотреть. Даже сейчас эта мысль посетила мой мозг, поплывший от лекарств против дискомфорта, но потом я поняла, как это глупо.

Некогда я любила отпуск еще и за то, что мы привозили домой всякую всячину. Особую слабость я питала к гончарным изделиям. Куда бы мы ни ездили, обязательно прихватывала с собой то индейские горшки из Вайоминга и Монтаны, то красивые вазы с глазурью из Пиджен-Фордж, то мексиканские миски с Юго-Запада. Все очень красивые, и почти все поныне лежат в коробках у нас в подвале. В доме пространство как-никак ограничено. Мне просто пришлось остановиться и не покупать больше ничего. Из последних поездок я разве что сувениры привозила внукам, но теперь и с этим покончено. Нашим деткам придется повозиться, разбирая все эти коробки с моими былыми увлечениями.

За Амарилло мы снова оказываемся на сороковом, и в голове у меня проясняется. Вскоре находим съезд 63, и я велю Джону свернуть с автострады. Пошарив в одном из отделений у себя за спиной, вытаскиваю старый бинокль.

– Что ты высматриваешь? – спрашивает Джон, разглядев, что я держу в руках.

– Хочу посмотреть на ранчо “кадиллаков”, – отвечаю я, осторожно разматывая кожаный ремень, намотанный на бинокль, но ремень от старости растрескался, и я сердито швыряю обрывки в мусорный мешок.

– А это что такое?

Беру путеводитель.

– Тут говорится, что это арт-проект эксцентричного мультимиллионера. Куча старых авто, похороненных в грязи.

– Какого черта он их зарыл? – хмурится Джон.

Я подношу к глазам бинокль:

– Арт-проект, говорю же тебе.

– По-моему, просто зря извели хорошие машины. – Он снимает шляпу, поправляет ленточку и снова надевает.

– Они старые, сороковых-пятидесятых годов.

– Ох! – выдыхает он. Джон явно не одобряет такое художество.

Я замечаю что-то в стороне от дороги, посреди большого поля, как и сказано в путеводителе. Слишком далеко, ни один из нас туда не добредет пешком.

– Притормози, Джон, хорошо? Хочу посмотреть.

– Не понимаю, зачем…

– Господи, Джон! Просто остановись ненадолго, я посмотрю, и все.

– Ладно, ты не дергайся, словно тебе хвост прищемили.

Честное слово, иногда он мне больше нравится в смутном состоянии, чем такой. Мы останавливаемся возле расписанного граффити контейнера.

– Это оно и есть?

В бинокле проступает ряд автомобилей, зарытых носом вниз в грязи. Ни одного человека поблизости, лишь пара коров пасется.

– Надо полагать.

– Не в очень-то они хорошем виде, – говорит Джон.

Я передаю ему бинокль: пусть судит сам.

– Ну да. Они разбиты и раскрашены из баллончиков. И даже шины сняли.

– Какая жалость. Так зачем, говоришь, их зарыли?

– Это арт-проект, Джон, – повторяю я. Он возвращает мне бинокль, и я решаю ответить иначе: – Понятия не имею.

Но от зрелища похороненных в земле автомобилей что-то со мной делается не то. Эти устремленные к небесам плавники – что-то в них грустное и тревожное. Все наши друзья и соседи когда-то мечтали о таких авто. Они считались самыми стильными. Рядом с прежним нашим домом жил мужик, который тыкал нам в нос свой новый “кадиллак”, считал себя крутым, потому что у него на подъездной дорожке был припаркован огромный блестящий кит.

– Джон, ты помнишь Эда Вернера и его “кадиллак”?

– О да!

– Старый пьяница, каждый вечер возвращался с работы, вылезал из своего кадди с бутылкой “Катти Сарк”.

Да, соседа Джон помнит. Теперь старый пьяница давно мертв, и его роскошные машины – просто металлолом, как и те, на ранчо “кадиллаков”.

Знаю, было время, когда и Джону хотелось заиметь “кадиллак”. Разумеется, нам он был не по карману, да я бы ему и не позволила, даже если бы деньги нашлись, – эти авто слишком выпендрежные.

Бинокль утомил мои глаза, все расплывается, пониже бровей над окулярами собирается пот. Меня одновременно охватывают усталость и раздражение – может, дело в лекарствах. А может, и нет. Так называемый арт-проект кажется мне пощечиной всему поколению, тому, ради чего мы трудились, тому, что, как мы думали, заслужили после войны, – всей нашей вере в процветание. После нищенского детства попасть в средний класс казалось чудом, лучшим, о чем ты могла мечтать.