В погоне за Тайной

— И из-за жалости ты сначала преданно болтал со мной по телефону, потом встретил в аэропорту, чтобы переехать ко мне жить? Возился со мной, как с любимой игрушкой, писал милые записки? Я их все сохранила. Берегу, как драгоценность. Они у меня с собой. Давай почитаем вместе и решим, пишут ли такие без чувств! Не верю, Бэй! — Волжская почти закричала. — Не верю! У жалости другой вкус! Тепло, что было между нами, нельзя сыграть из жалости.

— Нельзя, — тихо признался Кобейн, чувствуя, что в душе разливается темнота и стонущая тоска. То ли чувство потери, то ли вины.

Опять в номере хозяйничала ледяная тишина, сначала она звенела напряженным дыханием, потом растаяла весенним сугробом и закапала пролившимися из глаз Карины слезами.

— Что теперь? — спросил Кобейн, борясь с навалившейся усталостью.

— Спать. Я очень устала.

— А завтра?

— Я буду бороться, Бэй. За нас.

«Какой же я был дурак, когда решил, что Карина напоминает Каренину?» — подумал Кобейн, проваливаясь в сон. Она Волжская. Многократная чемпионка мира и Европы, привыкшая к победам и тому, что они достигаются тяжелым путем.

Бороться за Бэя, похоже, решили всем миром. Даже официанты, принимавшие заказ на кофе, казались подозрительно нейтральными вместо навязчивой внимательности. Хотя в случае обслуги дело было в профессионализме.

Но настроение за столом! Кобейну хотелось грубым словом стереть сочувствие и заботу с лиц окружающих. Они все считали, что он действительно болен. Ну да, распухшее и посиневшее лицо вызывало жалость, но к Бэю относились, как к умалишенному. Теперь он понимал, как чувствует себя Кики, улавливая настороженность во взглядах вокруг, навязчивое желание помочь и ложное понимание.

Ситуация бесила бесконечно. Если еще вчера вечером он сам хотел укрыться за высокой оградой сумасшедшего дома до выздоровления от болезни по имени Шенми, то сегодня его злили заботливые взгляды родных.

Кобейн с трудом сдерживался, чтобы не опуститься до грубости. Порадовала только насмешка во взгляде Джини, когда даже Кун, и тот оказался способен на сопереживание, в то время как от старшего брата привычнее было бы получить порцию сарказма и насмешек. Лучше злые шутки, чем встревоженный взгляд.

Не считая унизительной заботы, во время завтрака все было так, словно вчерашним днем не случилось ничего необычного. Не было больницы и сломанного носа, вызывающего интерес людей в ресторане от мала до велика. Еще бы, такое зрелище. Бэй выглядел, как боксер после ринга. Хоть автографы раздавай.

Родители, брат и девушки были заняты милой околосемейной беседой.

«Джини, дорогая, Кариночка, дорогая…» — звучало из уст мамы. Бэй вынужден был признаться самому себе, что Волжская очень органично смотрелась среди Ван Дорнов. Как часть семьи. Словно фигуристка с русскими корнями прошла все возможные отборы и принята кланом, веткой Вальдштейнов, по всем параметрам.

Он попробовал представить на месте Карины Шенми… и не смог. Почему? Необъяснимо, но сероглазая Тайна выглядела бы чужой даже в салатном платье вчерашнего аукциона. Вечная гостья, появляющаяся на несколько мгновений и исчезающая.

И от этих мыслей снова заболело в груди. Сердце не желало больше выполнять нормальную работу и доказывало ему, что способно к сильным чувствам. Только слишком сильным. Может быть, с непривычки? Кобейн качнул головой, пытаясь вернуться в ресторан Кемпински, за стол к своей семье.

Из насыщенного второго дня большого сбора он согласился лишь на прогулку в горах и то отдельно от других родственников, только с Кариной, Джини и братом. Появляться с цветущим лицом и опухшими глазами на банкете и на танцах совсем не хотелось, но красивое вечернее платье висело в шкафу и покорно ожидало своего часа.

— Наташа Ростова, похоже, остается без первого бала, — проговорил старший Ван Дорн.

— Очень жаль, если Кариночке придется остаться в отеле. На банкете будут выступать звезды, иллюзионист из Лас Вегаса, — мама оценивающе посмотрела на лицо младшего сына и покачала головой, — но если ты поведешь ее в первом танце, это будет сценой из Красавицы и Чудовища.

Бэй криво улыбнулся.

— Сказка, между прочим, заканчивается обращением монстра в прекрасного принца, — съязвила Джини, выразительно посмотрев на Волжскую.

Карина хорошо скрывала разочарование. В ответ на слова девушки Куна она посмотрела на Бэя, и в ее взгляде он почувствовал заботу. И понял, что не может закрыться от чувства вины. Кобейн слишком хорошо помнил, с каким волнением Карина ехала в Сэнт-Мориц, как блестели ее глаза, когда она выбрала себе бальное платье…

Захотелось укрыть ее от боли, что сам причинил.

Как же он все-таки запутался в самом себе и в своей жизни!