Я по-прежнему придерживался идеи, что иммунная система – это истинная причина и место для нанесения удара. Мы знали, что у меня она выходит из-под контроля во время рецидивов, – выглядело это так, будто каждый раз активируется вся сложнейшая сеть из миллиардов клеток, – однако оставалось неясным, какой именно тип отвечает за возникновение и развитие iMCD. А если это не какие-то определенные клетки, возможно, включается общий сигнальный путь между разными типами? Или в iMCD виновна одна молекула, например интерлейкин-6? Без определения цели не будет и лечения.
Поэтому моей задачей снова стал поиск мишени. Первым делом я взялся за данные, которые использовал в начале недавнего рецидива, и дополнил их собранной во время него информацией, а также очень важным элементом – результатами ежемесячных иммунологических тестов, которые проводил в течение года. Было известно, что в разгар бури зашкаливает активность различных компонентов иммунной системы. Но удастся ли найти ту искру, которая разжигает огонь? Я изучал данные за большой период и искал малейшие намеки на закономерность, какую-то отправную точку для новой терапии, способной предотвратить очередную вспышку. Требовалось найти у этой бестии слабое место, ее ахиллесову пяту. На практике это означало поиск закономерностей в тысячах и тысячах страниц лабораторных исследований, медицинских статей и отчетов. Что-то пока не учтенное должно было проявиться в этом шуме.
В одной из серий анализов я заметил нечто важное (по крайней мере, для моего сверхсосредоточенного разума). Перед тем как у меня появились знакомые симптомы (вообще говоря, за месяцы до этого), в крови произошли два изменения. Задолго до возникновения усталости и проблем с органами Т-лимфоциты сильно активировались и приготовились к борьбе, хотя очевидной угрозы не наблюдалось. Ранее мы уже замечали повышение их уровня
На тот момент мы оценивали лишь тринадцать иммунологических факторов. Помните? В медицине видишь только то, что ищешь. Лабораторные анализы отвечают не на вопрос «Что не так?», а на вопросы «Каков уровень X?» и «Присутствует ли Y?». Задача врача и ученого – соединить отдельные точки и ответить на первый вопрос. Может, есть и другие ключевые факторы, но мы их не измеряем и упускаем из виду?
Сохраненные образцы крови пригодились. Я измерил в них уровень трехсот пятнадцати молекул – в основном связанных с работой иммунной системы. Результаты показали, что VEGF и маркер активации Т-лимфоцитов сильно повышены – оба вошли в пять процентов белков с наибольшим ростом.
На момент последнего рецидива я уже считал T-клетки потенциальной мишенью, но обнаружение сигналов их активации до и во время вспышки в двух разных наборах данных еще сильнее укрепило мое убеждение. Это мощный довод в пользу моего подозрения, что корень iMCD – в гиперактивации иммунной системы. Может быть, эти лимфоциты вовлечены в механизм, который запускает болезнь и распространяет ее по организму? Они, безусловно, имеют доступ в любой уголок. Однако подавление их активности иммунодепрессантом не особенно помогло при пятом эпизоде. А если T-клетки надо подавлять как-то иначе? Или нанести удар в другом месте?
Как насчет VEGF? Я довольно много знал об этом белке, потому что он играет важную роль в кровоснабжении раковой опухоли. Десятилетия исследований помогли установить, что рост кровеносных сосудов под руководством VEGF позволяет удовлетворить потребности злокачественного новообразования в крови.
В моей голове постепенно формировалась совершенно новая и правдоподобная связь между моими симптомами, iMCD и тем, что я видел в собранных данных. Все началось с тех раздражающих неприятных узелков, которые доктора вечно убеждали меня игнорировать. Эти противные гемангиомы появлялись, когда я болел, и пропадали, когда я выздоравливал. Вероятно, фактор роста эндотелия сосудов подавал им сигнал к возникновению. Моя кожа отражала то, что происходило по всему организму: неконтролируемое продуцирование кровеносных сосудов.