В погоне за жизнью. История врача, опередившего смерть и спасшего себя и других от неизлечимой болезни

Тромбоциты упали ниже семи тысяч – это даже меньше, чем в тот раз, когда Франциско стукнул меня по лбу стетоскопом. Меньше одной двадцатой нижней границы нормы для этих крохотных клеток, циркулирующих по всему организму и предотвращающих кровотечения. Возник постоянный риск фатального, спонтанного мозгового кровоизлияния. Единственным предупреждением будет сильная головная боль, а потом меня не станет. Болезнь Кастлемана наконец одержит победу. Чтобы как-то меня подбодрить, отец начал рассказывать анекдоты. Я попросил его перестать – слишком сильный смех легко мог меня убить.

Сестры, папа, Кейтлин и Пэтти, моя будущая теща, каждый день стояли у двери в надежде, что привезут подходящие тромбоциты и мне сделают переливание. К счастью, их действительно привозили – каждый день. Но даже этого было мало. Прежде чем приступить к процедуре, следовало преодолеть еще одно препятствие – сбить температуру. Все стало так примитивно. Каждую ночь медсестры и родные часами охлаждали меня пакетами со льдом.

Как ни странно, функция почек ухудшилась не так сильно, как во время предыдущих рецидивов. Хотя другие органы отказывали и тело горело в лихорадке, почки по-прежнему в некоторой степени фильтровали кровь, и мысли оставались относительно четкими. Сомнительное преимущество. Временами я, откровенно говоря, с удовольствием отключил бы сознание. Оно в основном лишь усиливало боль, а способность формулировать сложные мысли – например, «Проживу ли я столько, чтобы успеть жениться на Кейтлин?» – утешения не приносила.

Открытки с приглашениями на нашу свадьбу были отложены в сторону.

Несмотря на все переливания, уровень тромбоцитов оставался критически низким. Доктор в отделении гематологии предложил мне составить предварительное завещание. Эти слова потрясли нас. Как только он покинул палату, я взглянул на Кейтлин, и в моей голове вспыхнул образ жены того пациента, к которому я пришел в первый день психиатрического консультирования. Я вспомнил, как слезы струились по ее лицу и капали на скомканное в руках одеяло. Теперь так же лились слезы Кейтлин. Мои щеки опухли, точно как у мужа той женщины, – побочный эффект препаратов. Вскоре я тоже, вероятно, потеряю способность самостоятельно принимать медицинские решения.

Поскольку мы с Кейтлин не были женаты, медсестра – свидетельница завещания – не позволила бы ей участвовать, поэтому Джина предложила записать мое последнее желание на чистом листе канцелярской бумаги. Убитые моим состоянием и предложением врача, Кейтлин с мамой в слезах вышли из палаты.

Откровенно говоря, я обрадовался, что Кейтлин пришлось уйти. У меня имелся один секрет, и я хотел поделиться им с Джиной. Незадолго до второго раунда комбинированной химиотерапии я отправил в банк спермы свой образец, поскольку понимал: с каждым следующим раундом мои показатели будут ухудшаться. Я надеялся, что таким образом мы с Кейтлин сможем завести детей и вместе их воспитать. Теперь я остро осознал, что мои мечты о будущем рухнули. Я рассказал Джине об образце, объяснил, где он хранится, дал ей доверенность и попросил не говорить об этом Кейтлин. Мне не хотелось, чтобы она чувствовала себя обязанной непременно завести ребенка путем экстракорпорального оплодотворения, когда меня не станет.

Это звучит безумно, но Кейтлин знала, как сильно я мечтаю о нашей с ней семье, и я не желал, чтобы она принимала какие-то решения из-за того, что я болен. Пусть Джине будет известно о моей сперме на случай, если Кейтлин сама когда-нибудь об этом спросит. А если она спросит – Джина даст ей этот образец. Но, конечно, по-настоящему я думал совсем о другом: о том, чтобы завести с Кейтлин ребенка и растить его вместе. Распоряжения по поводу реанимации и отключения жизнеобеспечения, а также в отношении наследования моих скромных средств почему-то казались мне гораздо менее важными. Джина все записала. Мы с медсестрой подписали бумагу. Как только мы закончили, мой притупленный разум снова сфокусировался на ожидании грозящей мне разрушительной головной боли – сигнале фатального мозгового кровоизлияния. Я тихо надеялся на то, что этого не случится.

Голова заболела на следующее утро. Когда я сказал об этом медсестре и доктору, они тут же поняли, что это означает. Вскоре меня уже катили по коридору на компьютерную томографию. Перед глазами мелькали лампы на потолке. Я знал, что со мной произошло. Мои мысли были прикованы к Кейтлин и родным. Слезы капали на одежду. Затем мою койку привели в максимально вертикальное положение, чтобы обеспечить отток крови от мозга, – мы делали то же самое, когда у пациента на ротации произошел инсульт. Он умер на моих глазах. Я плакал и думал о Кейтлин и семье, но постепенно начал понимать, что пережевываю эти мысли дольше, чем положено умирающему. Процедура закончилась. Меня вернули в палату. Вопреки моим ожиданиям, состояние не ухудшалось. Томография не выявила признаков мозгового кровоизлияния: головную боль вызвала, по всей видимости, неприятная инфекция в носовой пазухе. Это была ложная тревога.