В поисках Божества

Первобытное пифагорейство имело некогда большое политическое значение как в Великой Греции, так и в самой Элладе. Но именно с этой стороны оно навлекло на себя гонения, принуждено было сойти с политической сцены и скрыться в глубине мистических созерцаний, вдали от мирского шума. Мы редко встречаем имя представителя пифагорейства в истории бесконечных споров и прений различных философских систем Греции. Посвященным пифагорейцем считался Платон; после него пифагорейская философия совершенно затерялась в Академии. Но в тайниках мистического посвящения пифагорейство никогда не умирало — напротив, его влияние исподволь крепло, все глубже проникая в эллинское миросозерцание и внося в него понимание всех оттенков религиозной мысли Востока. В противовес сухой риторике, преподававшейся в Академии, пифагорейство увлекало мысль в безбрежную ширь Богоискательства и мистических созерцаний. На поверхность эллинской жизни оно почти не выступало, слившись с таинственными орфическими братствами, находясь в связи с Элевсинскими и прочими таинствами и вообще с сокровенными течениями религиозной мысли. Когда же эллинский дух победил все государственные и иные преграды и на их развалинах создал царство «не от мира сего» — царство эллинизма с его духовною столицей — Александрией, — тогда пифагорейство вновь проявилось в полноте своей силы и влияния; возродившись под наименованием неопифагорейства, оно явилось носителем всех религиозных и философских тенденций нового миросозерцания. В нем растворились все формулы восторженного Богоискательства, все предания вещей мудрости Востока, все порывы человеческого сознания к вечной истине. Неопифагорейство явилось образцом синкретизма, видевшего во всех религиозных традициях Эллады, Фракии, Финикии, Египта, Сирии, Малой Азии, Ирана, Индии лишь разные формулы единой Истины, непознаваемой для толпы, но доступной чуткости отдельных высоких сознаний, укрепленных особым посвящением.

То была, в сущности, религия «не для толпы», исповедуемая лишь на вершинах человеческой культуры и знания. Среди мира, ушедшего в грубое многобожие или называющего религией сухой, официально-гражданский культ, невидимо распространялся мистический дух, нашедший убежище в пифагорействе и родственных ему тайных братствах. И то великое духовное брожение, с которого мы начали свое повествование, именно в этих братствах и мистических сектах крепло и развивалось, мало-помалу охватывая весь античный мир. К началу христианской эры эти «таинства» были уже настолько распространены, что полное сохранение их «тайн» являлось более невозможным. И современники этих «посвященных» знали, как знаем ныне мы, в чем заключалась суть преподававшегося сокровенного познания. То было именно учение о Единой Истине, находящей лишь разные проявления во всех культах и всех религиозных формулах, облеченных в символы, непонятные толпе. По этому учению, подобно тому, как философские системы древних мыслителей Эллады имели, помимо научной оболочки, глубоко скрытый мистический смысл, так и религиозные традиции всех племен и народов имели аллегорический смысл, доступный лишь немногим избранным и свидетельствующий о вечном, неумирающем в человечестве сознании Единой Неизменной Истины.

Эти утверждения древних мыслителей-мистиков противоречат выводам современной науки, еще до недавнего времени усматривавшей во всей древней мифологии лишь пережитки отдаленного культа природы.