На Корабле никто не спал. В наосе храма с тонкими дорическими колоннами – ни огонька. Только несколько иконок управления тут и там рассеивали тьму, да время от времени пощелкивали интерфейсы оповещения, нарушая тяжелую тишину. Посреди пункта управления, созданного по образу и подобию его собственного величия, в одиночестве сидел на троне Отон. Вокруг не было ни души, и чаша в центре зала, в которой обычно высвечивались энтоптические изображения Корабля, была пуста и недвижна. Лицо проконсула ничего не выражало – безмятежное, как лик статуи, оставленный душой божества, которое она воплощала; холодный мрамор, каменное отрицание жизни, мимолетное мгновение которой она копировала. С помощью сенсорной системы ощущения Отона простирались далеко; он чувствовал ласку фотонов и легкое искривление, которое самые близкорасположенные массы придавали пространству и времени. И то, что он видел, не предвещало ничего хорошего.
Он дал экипажу короткую передышку. Рутилий запустил в безумном темпе ремонтную программу, но этого хватило, чтобы восстановить лишь малую часть его прежней эффективности. Остальные разбрелись по недрам «Транзитории».
Однако отсрочка не продлится долго. Очень скоро пункт управления заполнится десятками деймонов, каждый из них займет собственную нишу в рядах вдоль стен, между колоннами – словно статуи мелких богов, посвятивших себя служению Отону. Еще одна группа встанет позади него, в опистодоме, готовясь выполнять его приказы. Онейротроны втянут их – одного за другим – в общую психическую стихию, подлинную сущность «Транзитории», в это целое, которое превосходило их и объединяло, превращая в действующую общность, и где Отон занимал всего лишь главенствующее место – primus inter pares, princeps Romanorum, – и был скорее проводником, чем тираном. Его помощники, заступники перед Господом Отоном, полубоги здешнего пантеона, поспешат присоединиться к нему. Аттик станет прощупывать космос и продумывать свои хитрости, а вечно бдительный Рутилий будет следить за внутренним гомеостазом – залогом их выживания в холодной враждебности небес. Везде – в коридорах, в отсеках и на заводах, на поверхности бронированного корпуса или у опасных сопел с изменчивой геометрией, будут дежурить преданные эргаты, готовые вмешаться при малейшей бреши, малейшей неисправности. Людопсы сгрудятся вокруг его сознания, словно нищие, пришедшие умолять о сверхъестественной защите в обмен на их способность убивать, их жестокость и храбрость. Эврибиад, затянутый в боевой комбинезон, при необходимости нанесет удар в самое сердце врага – с помощью корабельного вооружения или пульта управления шаттла. Фотида, далеко в недрах Корабля, окруженная своими техникокуонами, будет управлять тактическими перемещениями и следить за тонким равновесием потоков энергии. И все вместе они предадутся вакханалии расчетов и прогнозов в поисках самой замысловатой траектории – той, что станет решающей между жизнью и смертью. И все будет проходить в согласии с его видением, с дорогой к славе, которую он сам себе начертил – давно, в одноголосном одиночестве своей первой жизни, задолго до преображения и заселения Кси Боотис.
Проконсул не сразу оторвался от своих мечтаний. Отныне такое видение работы корабля существовало лишь в его фантазиях. Основополагающий психический поток «Транзитории» изменился, и отчасти – по его вине. Никто не лишал его власти, никто не нарушил договора, который связывал всех их вместе и обеспечивал им общую судьбу. Отону пришлось заплатить за собственные решения. Он превратил свою прежнюю оболочку в обычный корабль, населенный ноэмами, которым собственным указом даровал независимость и которым теперь отдавал приказы. Он, конечно, предвидел с самого начала, какие последствия будут иметь его действия. Чтобы победить, он должен был доверить Корабль людопсам, а значит – утратить власть. Даже славный Фемистокл в конце концов отдалился от него, в своей сдержанной манере выразив сомнение в его решениях. А потом Отон подверг стаю неслыханному риску. В Урбсе он ушел с Корабля, оставив их в опасности, и едва не погиб сам. Этого не случилось:
Фотида – лучшая, самая блестящая его ученица. С типичной для нее смесью наивности и целеустремленности она спасла их от катастрофы и внушила своему народу дух сплоченности и непокорность по отношению к своему создателю. Но не она была зачинщицей этой ситуации. Зачинщицу он знал: Плавтина.
Резким жестом Отон вырвал провод у себя из затылка и немного съехал вниз на массивном сидении.