Читаем В поисках Дильмуна полностью

Оставалось ответить еще на один вопрос. Где жили люди, которых хоронили в этих холмах? Вряд ли где-нибудь вне острова, и скорее всего поблизости от воды. Мы снова выстроились редкой цепочкой и направились вдоль берега к перевозу.

Пересекая невысокий каменистый мыс всего в сотне метров от плато с курганами, я заметил, что мои ботинки погружаются глубже обычного в засыпавший впадины песок. Весь грунт здесь был каким-то другим, и я принялся копать его ледорубом, который кажется столь неуместным в тропиках, но как нельзя лучше исполняет роль шанцевого инструмента. В каких-нибудь нескольких сантиметрах от поверхности я наткнулся на золу, перемешанную с кусочками костей животных и с немногочисленными черепками, лишенными каких-либо характерных черт. Это были явные следы поселения, и я подозвал Тима и П. В. Поскольку нам следовало вернуться домой до захода солнца и быстрого наступления тропической ночи, на исследование оставалось мало времени, но и беглого осмотра мыса оказалось довольно, чтобы обнаружить почти полностью погребенные ряды каменной кладки. Несомненно, здесь находилось поселение, вот только оставалось неясным — относится ли оно к той же неизвестной нам поре, что и курганы. Потому что и тут на поверхности не оказалось ни черепков, ни каких-либо других предметов, а копать у нас не было времени. Придется селению, как и курганам, ждать, когда кто-нибудь сможет организовать экспедицию…

Солнце опускалось все ниже, и мы устало брели по пляжу. Наконец показалась лодка, ожидавшая нас у южного берега острова, мы дошли до нее вброд, пересекли пролив, сели на «лендровер» и в сгущающихся сумерках покатили домой.

Вечером за аперитивом нам было что порассказать друг другу. На долю Вибеке и Сьюзен вместе с детьми тоже выпал насыщенный день. Во второй половине дня молодая супруга шейха Мириам пригласила их к себе в ту часть дворца, где помещался гарем и куда мужчины не допускаются. Воспроизвести здесь рассказ Вибеке о жизни семейства шейха означало бы посягнуть на секретность, которой арабы окружают свои домашние дела. Но я не совершу греха, опровергнув широко распространенное представление о гареме как о средоточии интриг, недовольства, сальности и секса. Вибеке нашла, что жена и сестры шейха — веселые и очаровательные собеседницы, живо интересующиеся жизнью в Дании. Ее удивило, что они даже дома не снимают черных масок, а они были столь же удивлены и посчитали даже неприличным, что европейские женщины не закрывают лица. Вибеке с гордостью показала мне маску, подаренную ей Мириам, чтобы моя жена могла хотя бы в ее доме соблюдать приличия.

Мы провели в Абу-Даби еще два дня, вместе с Тимом обследуя аравийский материк за прибрежными солончаками. Здесь простирались белые волны песчаных дюн и низкие известняковые гряды, и пустынностью этот край превосходил даже Катар. Нам не встретился обработанный кремень, не было также пирамидок и курганов. Только пересекая во время наших странствий путь к расположенному внутри материка оазису Бурайми, увидели мы признаки человеческой деятельности: полустертые следы автомобильных шин, разбросанные кости верблюдов, выбеленные солнцем, а изредка вдали мелькали сами караваны — впереди человек, позади человек, посредине пять-шесть верблюдов с грузом дров из Бурайми, от которого до побережья пять суток хода.

На второй день мы постарались вернуться пораньше, потому что вскоре после полудня ожидали прибытия самолета. Однако тот не появился, и радио в канцелярии Тима сообщило, что он задержался на острове Дас из-за неполадок с мотором. Мы продолжали ждать с упакованными сумками, укрощая своих непоседливых отпрысков. Солнце склонилось к горизонту, и уже перед самым закатом поступило сообщение, что неисправность устранена и самолет вылетает за нами. На закате машина отвезла нас по глубокому песку на аэродром. Пока мы вслушивались, стараясь уловить гул авиационного мотора, Тим из диспетчерской будки вызывал пилота по радио. Смеркалось, между тем абудабийский аэродром не был оснащен посадочными огнями и оборудованием для ночной посадки. Глядишь, когда совсем стемнеет, придется летчику поворачивать обратно на Бахрейн… Наконец Тим связался с ним. Голос летчика звучал весело и бодро. Через десять минут он будет у нас и попробует сесть. Темнота сгущалась с нервирующей быстротой, мы уже не различали бочек, обозначающих конец взлетно-посадочной полосы. Тим отправил туда две машины, велев водителям осветить полосу фарами, и пять минут спустя мы услышали гул самолета, а затем и увидели, как он парит у нас над головами, словно огромная ночная птица. Вот заложил вираж, пошел вниз, пронесся над самой кабиной одного из «лендроверов», автомобильные фары посеребрили снизу крылья и фюзеляж, и самолет совершил идеальную посадку.

Пока пассажиры с острова Дас — четверо невозмутимых бедуинов со своими одеялами — сходили на землю, мы попрощались с Тимом и поднялись в самолет. Нам предстоял долгий ночной перелет до Бахрейна.


Перейти на страницу:

Все книги серии По следам исчезнувших культур Востока

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное