В ПОИСКАХ ЛИЧНОСТИ: опыт русской классики

Перестройка общества немыслима там, полагал Писарев, где образованные люди не видят смысла ни в какой деятельности и основная задача которых — «убить время, потому что время, это драгоценное достояние мыслящего человека, есть смертный враг наших соотечественников, враг, которого следует гнать и истреблять всеми возможными орудиями»{300}. Первоочередная задача, следовательно, стоявшая перед русскими людьми, — избавиться; от азиатски безразличного отношения к своей судьбе: прогресс — хорошо, реакция — тоже жить можно, день прошёл, и, слава Богу. Что же было противопоставить этому безлично-безразличному отношению к жизни? Как же жить надо человеку, чтобы быть не пассивным объектом, а субъектом исторического прогресса? Что же, ответ был. Прежде всего, утверждал Писарев, надо «понимать и любить общую пользу, надо распространять правильные понятия об этой пользе, надо уничтожать смешные и вредные заблуждения и вообще надо вести свою жизнь так, чтобы личное благосостояние не было устроено в ущерб естественным интересам большинства. Надо смотреть на жизнь серьёзно; надо внимательно вглядываться в физиономию окружающих явлений, надо читать и размышлять не для того, чтобы убить время, а для того, чтобы выработать себе ясный взгляд на свои отношения к другим людям и на ту неразрывную связь, которая существует между судьбою каждой отдельной личности и общим уровнем человеческого благосостояния. Словом: надо думать»{301}. Поэтому и от литературы, считал критик, должно ждать и требовать свободы и независимости мысли.

Исходная позитивная посылка, кажется, не вызывает сомнений — вопрос в том, как реализовал её критик в конкретике идейно-культурного противоборства.

И вот здесь-то Писарев и обнаружил свою слабость. Рядом с прекрасными статьями о Тургеневе, о «Мёртвом доме» Достоевского, о Помяловском — вдруг неприятие Пушкина. Щедрина. Чтобы понять причины крайностей и перехлёстов писаревской позиции, стоит, видимо, напомнить методологически важную мысль Энгельса, неоднократно замечавшего, что крайности русского «нигилизма» есть не что иное, как реакция на невиданный в Европе гнёт азиатского деспотизма российского самодержавия.

Давление самодержавия было столь велико, что мыслителю, желающему противостоять этому давлению, казалось необходимым (чтобы научить людей думать самостоятельно) подвергнуть разрушительной критике буквально всё, включая и искусство, поскольку неизвестно до конца, что и в какой степени «заражено» рабским духом «старой» России. Писарев следующим образом формулировал своё кредо: «что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть»{302}. За внешне эффектной и смелой фразой скрывалось, однако, неуважение к другой личности, к её праву на отличную от писаревской позиции, на её самостоятельность. Такой подход обнаруживает проявлявшееся порой у Писарева непонимание сложности исторического процесса, необходимости усвоения духовных богатств, созданных предшествующим развитием культуры во всей её широте и многообразии, непонимание, по сути дела, приводившее критика к отрицанию личностного своеобразия. Реально получалось так, что Писарев противоречил сам себе: выступая за независимость и своеобразие личности, в сущности, не видел этой независимости, если она не совпадала с его представлениями. А подлинный художник всегда неповторим: его не только нельзя подогнать под общий «утилитарный» ранжир, но и по сути нельзя понять с точки зрения «строжайшего утилитаризма». Так, подвергнув позицию Пушкина «утилитарному» анализу, Писарев проглядел ведущий пафос пушкинского творчества — пафос свободы («пока свободою горим», «свободы сеятель пустынный» и т. п.), поскольку пушкинское понимание свободы не подходило под мерки писаревского «утилитаризма». И критик саркастически резюмирует: «Если мы окинем общим взглядом теорию и практику Пушкина, то мы получим тот результат, что поэты рождены для того, чтобы никогда ни о чём не думать и всегда говорить исключительно о таких предметах, которые не требуют ни малейшего размышления»{303}.

Можно, конечно, констатировать факт, что имя Пушкина использовалось теоретиками «искусства для искусства» как имя поэта, противостоявшего якобы критическому направлению русской литературы. Поэтому сторонник революционно-демократического направления в искусстве, Писарев, и выступил против Пушкина.