В ПОИСКАХ ЛИЧНОСТИ: опыт русской классики

Этот вихрь,
от мысли до курка,
и постройку,
и пожара дым
прибирала
партия
к рукам,
направляла,
строила в ряды.

Но, скорее всего, это была идеологическая легенда, провозглашённая партийными лидерами, миф, в который поверили. На самом деле происходило нечто другое. Не интеллигенты-книжники победили стихию, напротив, стихия преобразила их, выбрав ей угодных и уничтожив неугодных. В 1920 году в Москву приехал крупный украинский писатель и коммунист Владимир Винниченко. Его дневниковые записи поражают своим несоответствием привычной идеологической схеме (Подчеркну, что пишет это человек, разделяющий в принципе коммунистическую доктрину):

«Стихия сильнее идеи. Древняя, укоренившаяся в крови, привычках, способе мыслить, в материальных, каждодневных интересах, она побеждает юную, неокрепшую, не оправданную радостями идею.

В социалистической, советской России именно теперь стихия забивает идею. Материальный, каждодневный интерес в облике голода, холода, нищеты, подкреплённый старыми, стихийными привычками, способом мыслить, выливается в форму русского национализма»{291}.

Сегодня по-прежнему бытует (и даже активизируется) легенда о первых годах революции как годах, пронизанных духом интернационализма и даже русской денационализации. Но вот опять наблюдения Винниченко: «В Москве в правительственном органе «Известиях» печатается торжественная «Былина о державной Москве», которая прославляет «собирание земли русской»:

Так ныне заново восстроен
Москвы древнедержавный стол
И вновь её родное русло
Вместило море русских (!) стран… »{292}

Проводниками идеи шовинистической великодержавности Винниченко называет Чичерина, Каменева, Раковского, Зиновьева, Сталина, Троцкого… Так что сталинская концепция великодержавной государственности и изоляционизма берёт исток в деятельности тех, с кем впоследствии он беспощадно расправился, все они оказались не властителями, не поработителями стихии, её пленниками и заложниками. Произвол остался основой жизни. Срезались миллионы голов людей, уже, ощутивших к тому времени свою самостоятельность и независимость, отчасти уже европеизированный слой русского общества (начиная от «крепких» крестьян и казаков и кончая интеллигенцией, свободной от рабского начала). Самая тёмная и неразвитая часть народа была объявлена истинной носительницей коммунистической идеологии, лучшей частью народа, народом как таковым. Преобразившись, возродился миф о «народе-богоносце», который один понимает, где есть подлинная ценность. И враги режима отныне называются «врагами народа». Таким образом, на новом историческом этапе, в превращённом виде, в облике большевизма, побеждают самые консервативные из славянофильских идей.

Ещё в 1919 году это недвусмысленно сформулировал Короленко (потом за интернациональными лозунгами его культурологическое наблюдение было забыто, как и многое другое):

«Такие вещи, как свобода мысли, собраний, слова и печати… не простые «буржуазные предрассудки», а необходимое орудие дальнейшего будущего, своего рода палладиум, который человечество добыло путём долгой и небесплодной борьбы и прогресса. Только мы, никогда не знавшие вполне этих свобод и не научившиеся пользоваться ими совместно с народом, объявляем их «буржуазным предрассудком», лишь тормозящим дело справедливости.

Это огромная ваша ошибка, — обращался писатель-гуманист и народолюбец к большевикам, — ещё и ещё раз напоминающая славянофильский миф о нашем «народе-богоносце» и ещё более — нашу национальную сказку об Иванушке, который без науки все науки превзошёл и которому всё удаётся без труда, по щучьему велению. Самая лёгкость, с которой вам удалось повести за собой наши народные массы, указывает не на нашу готовность к социалистическому строю, а наоборот, на незрелость нашего народа»{293}.

Но возникает вопрос: а может ли стихия уничтожить собственную культуру, что с таким трудом создавалась поколениями творцов? Напрашивается ответ: на то она и стихия, ведь творцы — это те, кто преодолевал, строил, созидал, то есть противостоял как представитель Логоса природному Хаосу. Но для корректности ответа необходимо различить два уровня понятия культуры. Во-первых, культурой можно назвать сам тип определённого этнического сообщества, направленность его менталитета, отражающегося в образе жизни и произведениях науки и искусства. Этот первый уровень не отделяет стихии от культуры. Второй уровень понятия говорит нам о результате творчества, некоего усилия, благодаря которому человек выделился из природно-животного мира. Этот уровень можно также назвать и цивилизацией. Так, например, Фрейд под «человеческой культурой» понимал «всё то, благодаря чему жизнь человека поднялась над уровнем животных, и чем она отличается от жизни зверей», добавляя, что он отказывается «проводить различия между культурой и цивилизацией»{294}.