В поисках Лин. История о войне и о семье, утраченной и обретенной

Пару часов я изучаю окрестности, в основном брожу среди жилых послевоенных домов, которые пристроены к старым, но иногда натыкаюсь на приметы былой сельской жизни. Почти на закате мне попадается дом, который совпадает с описанием Лин: белый, одноэтажный, на восточной окраине. В торце у него амбарная дверь, под крышей – четыре квадратных окошка – наверное, переоборудованного чердака. Дом стоит вплотную к дамбе, и от дороги его заслоняют густые заросли ежевики и других кустов.

Все ровно так, как я представлял себе этот фермерский дом, и, когда вокруг сгущается темнота, живо воображаю, как Лин и Йо карабкаются по крутому склону, на котором я стою. Заглядываю сквозь кустарник в темные окна дома, делаю несколько снимков. Потом снова поднимаюсь к реке и смотрю сверху на черепичную крышу. Я понимаю, каким маршрутом Лин и Йо пробирались отсюда к центру деревни, стараясь не удаляться от дамбы и берега реки, и потом снова преодолели дамбу и побежали прочь. Да, я все больше уверен, что вижу их маршрут и смогу его повторить.

Но уже через двадцать минут на южной окраине деревни я вижу еще один дом. Он тоже стоит вплотную к дамбе, но к другой, пониже, и вполне подходит под описание Лин. Один этаж, кругом кусты. Я снова делаю снимок, теперь в ярком свете уличных фонарей, и чувствую, что моя вера в собственное воображение слабеет.

К чьей памяти я обращаюсь? Лин или собственной?

Годом позже, когда я покажу Лин свое описание ее бегства из Эйсселмонде, она разволнуется, и не потому, что оно неправдоподобно, а потому, что, в отличие от ее более ранних детских воспоминаний, тут много лакун, которые ей не заполнить. Она помнит, как Йо в темноте нес ее на спине; помнит дамбу; помнит, как они крались между домов; а потом сразу – убежище, предоставленное Сопротивлением, и как там было грязно и похоже на кабак или таверну. Помнит койки наверху и как она ночевала в одной постели с еще двумя людьми. И невыносимую вонь. Но велик ли был дом, долго ли они туда добирались – и шагом или бегом? Все как в тумане. Ей кажется, что в моем изложении бегство выходит слишком динамичным. А ведь она была просто безучастной зрительницей, которая наблюдала за происходящим.

– Вы написали все так, как оно могло бы быть, – скажет Лин. – И я вполне готова с этим согласиться, – наконец решит она.

Уже совсем стемнело, и аккумулятор на телефоне сел, так что фотографировать больше не получится. Слегка приуныв, я иду обратно к машине – вокруг нее на стоянке уже пусто. Сажусь за руль, прикидываю дальнейший маршрут. Теплые красные и белые огни на приборной доске странным образом успокаивают. Через несколько минут салон прогревается, и туман, осевший на стеклах, тает. Я беспокоюсь, найду ли дорогу обратно к дому дяди и тети, в Беннеком, в центре страны – ведь телефон сел и ехать придется без навигатора. Как бы то ни было, поднимаюсь по съезду на магистраль, снова вписываюсь в поток грузовиков и еду в сторону моста. Транспорт еле движется, вот-вот начнется пробка. Я еще нескоро доберусь до развязок, где надо будет решать, куда свернуть, поэтому впервые за день включаю местное радио.

Слышу беседу ведущего и гостя. Сначала я не улавливаю тему разговора, что-то о культуре карикатур во Франции. Упоминается какой-то парижский сатирический журнал. Он называется «Шарли Эбдо».

– Это случилось на редакционном совещании… обычно карикатуристы работают дома.

– Вы знали этих художников?

– Лично нет, но их работы мне были известны.

Произошло нечто важное. Упоминаются изображения пророка Мухаммеда и возможные последствия для свободы слова.

В семь часов – короткий новостной выпуск. В редакции сатирического журнала, в котором было принято регулярно высмеивать религию, в том числе ислам, застрелены одиннадцать человек. Угнана машина, на улице в упор застрелен полицейский, тоже мусульманин. Преступники, вооруженные пистолетами и кричавшие о мести, до сих пор в розыске. Известно, что на месте преступления они оставили удостоверение личности и оказались террористами, связанными с подразделением «Аль-Каиды»[7], базирующимся в Йемене. По всей Европе на улицы выходят люди. Десятки тысяч людей стоят молча и держат самодельные плакаты с одной и той же надписью: «Я – Шарли Эбдо».

Мой маленький автомобиль медленно ползет в красном свете чьих-то стоп-сигналов, а радиоведущие тем временем обсуждают ситуацию. Они цитируют экспертов и связываются с корреспондентами, работающими на месте преступления. За вечер появляются новые подробности, разговор сворачивает уже на оценку последствий, а в половине девятого начинается интервью с Йобом Кохеном, бывшим мэром Амстердама. Он вспоминает, как десять лет назад воспринял убийство голландского режиссера Тео ван Гога.