В поисках любви

Ранним утром назавтра, опять таким же солнечным, ясным утром Линда лежала на подушках, наблюдая, как это часто делала в Париже, за тем, как Фабрис одевается. Затягивая узел на галстуке, он состроил особенную мину — как же она могла забыть ее за эти месяцы! — которая внезапно и живо вернула ее в те парижские дни.

— Фабрис, — сказал она. — Будем мы снова когда-нибудь жить вместе, как вы думаете?

— Но разумеется, непременно, и много-много лет, пока мне не стукнет девяносто. Я по натуре очень верный человек.

— По отношению к Жаклин — были не очень.

— А, вам известно про Жаклин, вот как? Она была так хороша, бедняжка, — хороша, элегантна, но, Боже, до чего несносна! Во всяком случае, я оставался ей дико верен, и это продолжалось пять лет, у меня это как правило — либо пять дней, либо пять лет. Но так как вас я люблю в десять раз больше, то и выходит как раз до девяноста, а к тому времени я уже так привыкну…

— Когда же я вас теперь увижу?

— Сегодня я там, завтра — здесь. — Он шагнул к окну. — Кажется, слышу машину — а, да, вот она, выезжает из-за угла. Ну, мне пора. Au revoir, madame.

Он поцеловал ей руку, вежливо, почти рассеянно — было такое впечатление, что он уже отсутствует — и быстро вышел из комнаты. Линда подошла к открытому окну и высунулась наружу. Он садился в большой автомобиль с двумя французскими солдатами на переднем сиденье; на капоте развевался флажок Свободной Франции. Машина тронулась, и он поднял голову.

— Сегодня — там, завтра — здесь, — крикнула Линда с сияющей улыбкой.

Потом забралась назад в постель и залилась горькими слезами. Эта вторая разлука повергла ее в полное отчаяние.

ГЛАВА 20

Начались воздушные налеты на Лондон. В первых числах сентября, едва только я успела перебраться со своим семейством в Кент к тете Эмили, как в сад при ее домике упала бомба. Сравнительно небольшая — то ли довелось повидать впоследствии — и никто из нас не пострадал, но дом фактически развалился. Тете Эмили, Дэви и мне с детьми пришлось искать пристанища в Алконли, где тетя Сейди приняла нас с распростертыми объятьями и просила поселиться у нее на все время войны. Луиза со своими детьми уже переехала к ней, так как Джон Форт-Уильям вернулся обратно в полк, а их дом в Шотландии заняло военно-морское ведомство.

— Чем вас больше, тем лучше, — говорила тетя Сейди. — Хочется наполнить дом народом, кстати, и с продуктами по карточкам будет легче. И вашим детям веселей подрастать сообща, как было вам когда-то. А то мальчики ушли на войну, Виктория поступила в Рен[101] — мы с Мэтью окончательно загрустили бы в одиночестве на старости лет.

В огромных покоях Алконли разместились экспонаты какого-то научного музея и эвакуированных сюда не направляли — по-моему, из тех соображений, что людям без соответствующей закалки просто не выжить в таком холоде.

Вскоре к числу обитателей прибавилось нежданное пополнение. Я в детской наверху по поручению няни занималась постирушкой, отмеряя мыльные хлопья с бережливостью, навязанной военным временем, и сокрушаясь, что в Алконли такая жесткая вода, как вдруг ко мне в ванную ворвалась Луиза.

— Угадай, кто к нам пожаловал, — сказала она, — никогда в жизни не догадаешься!

— Гитлер, — брякнула я сдуру.

— Твоя мать, тетушка Скакалка! Подошла прямо так, пешочком, по аллее и вошла в дом.

— Одна?

— Нет, с мужчиной.

— С майором?

— На майора не похож. Имеет при себе музыкальный инструмент и сам очень грязный. Пойдем же, Фанни, оставь это, пусть мокнет…

Так оно и было. В холле сидела моя мать, прихлебывала виски с содовой и рассказывала своим птичьим голоском, с какими невероятными приключениями выбиралась с Ривьеры. Майор, с которым она прожила несколько лет, всегда отдавал решительное предпочтение не французам, а немцам, и остался сотрудничать с ними, а мужчина, в сопровождении которого она явилась, бандитской наружности испанец по имени Хуан, прибился к ней во время ее странствий и без него, по ее словам, ей никогда бы не вырваться из кошмарного лагеря для перемещенных лиц в Испании. Она говорила о нем в точности так, как если бы его при этом не было, что выглядело достаточно странно и создавало у всех ощущение большой неловкости, пока до нас не дошло, что Хуан ни на каком языке, кроме испанского, не понимает ни слова. Он сидел, уставясь отсутствующим взглядом в пространство, не выпуская из рук гитару, и большими глотками поглощал виски. Характер их отношений был слишком очевиден: несомненно (никто не сомневался ни минуты, даже тетя Сейди) Хуан был Скакалкин любовник, но так как моя мать не блистала знанием иностранных языков, словесное общение между ними исключалось напрочь.

Вскоре появился дядя Мэтью, и Скакалка принялась заново пересказывать ему свои похождения. Он сказал, что счастлив ее видеть, что она может сколько угодно оставаться желанной гостьей в его доме, после чего перевел свои глаза на Хуана и пригвоздил его к месту непреклонным и грозным взглядом. Тетя Сейди увела его в кабинет, что-то нашептывая на ходу, и мы услышали, как он отвечал:

— Ладно, пусть, но на несколько дней, не больше.