В поисках молодости

Однажды, спустившись на горные пастбища, мы под вечер оказались в избушке, в которой уже было полно туристов. Сруога с трудом достал матрацы для наших женщин, а мы сами решили спать в хлеву, где владелец хижины постелил нам свежее сено. Когда мы легли, сквозь дырявую крышу мигали далекие звезды, а за дощатой перегородкой блеяли овцы и козы. Хоть мы и выпили вина, сон не приходил. Сруога вспомнил Каунас, университет, куда ему явно не хотелось возвращаться. Да и вообще он, скорей всего, не был доволен своим занятием — он преподавал потому, что мог без труда прожить на профессорское жалованье. В те годы профессиональные литераторы нищенствовали. Сруога любил далеко не всех своих коллег, и теперь, когда мы оказались одни, без женщин, он, не стесняясь, выражал свои симпатии и антипатии. Всех профессоров он делил на две категории. Одних он называл «дельными стариками», а других — «задницами» (по правде говоря, он применял даже более крепкое слово).

— Креве? О, Креве — это дельный старик… — говорил он без колебаний.

— А историк Йонас Ичас? — с любопытством спрашивали мы.

— Ичас — задница, — коротко отрезал Сруога. — В эту же категорию входит и Владзюкас…

— Какой Владзюкас?

— Шилкарскис… Хоть и пишет толстые книги по-немецки про Владимира Соловьева, но все равно — задница. А если вам нужен дельный старик, — Карсавин дельный старик. Ему палец в рот не клади, он свое дело знает.

— А Тумас?

— Тумас — писатель. Тоже дельный старик.

Любопытно, что за все путешествие Сруога ни словом не обмолвился о том, чем он жил, — ни о литературе, ни о театре. Правда, еще в Вене он сводил нас в оперетту, но это было и все. Так шло наше путешествие по горам. Когда однажды утром мы проснулись и вспомнили, что сегодня в Литве престольный праздник святой Анны, вокруг нашей избушки бушевала вьюга. Выпив кофе, мы отправились вслед за проводником. Перед особенно опасными горными тропами мы нанимали проводника. Сегодняшний наш гид, усатый пожилой тиролец, утром разбудил нас русскими словами: «Вставайте, ребята!» — в войну он угодил в плен и еще не успел забыть выученные в России слова. Было холодно, в молоке туч виднелась тропа лишь на несколько шагов. Мы обвязали шарфами уши, на руки натянули запасные носки. Но через каких-нибудь полчаса вдруг засияло такое солнце, что мы не знали, куда прятаться от жары, хотя вокруг простирались бескрайние снежные поля, а над нами возвышались исполинские белые вершины.

Отдохнув, мы отправились в самую тяжелую часть путешествия — все ближе к величественной вершине высотой в 3774 метра — к Вильдшпитце. Мы шли с трудом, медленно. Чем выше мы поднимались, тем реже становился воздух. Когда мы оказались на подступах к вершине, часть наших экскурсантов, в том числе все женщины, почувствовали себя так плохо, что их пришлось оставить внизу, а мы — Сруога и несколько парней, сердца и легкие которых были в порядке и у которых не кружилась голова, — еще добрых полдня поднимались вверх по гребню горы, который то исчезал в тучах, то снова манил нас недалекой вершиной. Бывали минуты, когда казалось, что мы так и не доберемся до цели, но решимость побеждала все, и, переведя дух, покрепче связавшись веревками, мы снова взбирались в гору.

Наконец — какое счастье! — мы достигли одной из самых высоких вершин Австрии. Еле живые, мы упали на камни (на самой вершине почему-то не было снега) и глядели вдаль, где на горизонте возвышались белые угловатые исполины. Было бесконечно тихо, словно замолкла вся вселенная. Не слышно ни воя ветра, ни грохота ледников, ни журчанья серебристых ручьев. Удивительно и величественно. Мы смотрели вдаль. Под нами то и дело проплывали облака, скрывая долины, которые раньше сверкали, озаренные солнцем. Иногда облака летели вровень с нами, и тогда мы сами на минутку исчезали в мокром и влажном тумане. Иногда падали снежинки, но они тут же исчезали, и снова горы и долины озарялись ярким светом, и все было странным, — кажется, никогда больше не вернемся в мир глубоких долин, откуда мы пришли, в мир, где нас ждут города, грохот и книги…

Но шло время. И когда спустились к ожидающим нас друзьям, а потом вместе с ними оказались еще ниже, мы уже стали тосковать по тому, что оставили за собой. И все чаще не только вспоминали горные луга и леса, но думали и о далекой Литве, о Каунасе, об оставленных там друзьях…

Зальцбург, город Моцарта и Стефана Цвейга… Гармиш-Партенкирхен, полный спортсменов и цветов. Горные тоннели, высокие мосты через стремительные реки, всё новые картины прекрасной земли — все это словно сон проносилось мимо нас.

Снова Берлин. Снова над головами грохотали поезда, а под землей рокотал унтергрунд. Мы загорели, окрепли, закалились, мы были счастливы. Берлин казался нам старым знакомым — были места, где мы могли ориентироваться даже без руководителя. Деньги кончались. Но, уже раньше наслушавшись рассказов о ночной жизни Берлина, мы упросили своего руководителя вместе пройтись по ночным театрам и заведениям Берлина.