В поисках молодости

Так завязалось наше знакомство, которое вскоре превратилось в близкую дружбу, длившуюся до последнего дня его жизни. Поначалу эта дружба была почти детской. Словно дети, мы подсмеивались друг над другом, иногда даже ссорились и снова мирились. В этом виновата была разница наших темпераментов — он был сангвиником, горячим, остроумным человеком, склонным к шутке, иногда даже злой, а я не всегда любил смех и не всегда понимал остроты. Шли годы, и наша дружба росла в литературной работе, в борьбе против сметоновского режима, ее укрепляли одинаковые литературные вкусы, ненависть к фашизму, буржуазии, мещанскому убожеству жизни. Бывали минуты, когда мы немного отдалялись друг от друга, но это обычно было продиктовано мелочами быта, а не причинами идеологического или литературного характера. Потом нас снова сближала дружба — искренняя, полная откровенности и любви.

С первых же встреч меня поразило остроумие Цвирки и его многочисленные комические рассказы о родной деревне и из жизни Художественного училища, в котором Цвирка учился.

— Вчера К. с нашего курса идет по коридору училища и блеет: «Бе-е, бе-е», — рассказывает Цвирка. — А за ним шагает профессор Каетонас Склерюс.[61] Догнав К., он спокойно кладет ему руку на плечо и говорит басом: «Но вы просто удивительно блеете! Никак не отличишь от барана! Да, вы настоящий баран!..»

— Пятрас, а как вам Диджёкас рассказывал о возникновении византийского стиля?.. Расскажи, — просит Шимкус.

— Итак, — начинает Цвирка, изменив голос, изображая художника Диджёкаса, преподавателя Художественного училища, — сегодня поговорим о византийском стиле… Посмотрим, так сказать, как он возник… Слушайте! Когда-то воевали друг с другом… Ну, как их там… Эти чукчи или калмыки с япошками… То есть я не совсем точно… Не калмыки, а мордва дралась с турками или персами, черт их там поймет, давно было… Не помню… Этого можете не записывать, на экзаменах не спрошу… Так вот. В один прекрасный день дрался король этих черемис с ятвягами… Уже и солнце близится к закату. Вот и говорит жена одного короля, мордовского, что ли: «Хватит драться, говорит, перестаньте… Я чаю вскипятила, сыру нарезала, садитесь, перекусите…» Послушались короли, перестали драться, сели на ковер и едят, самогоном запивают. А этот ковер был расписан этаким орнаментом… А этот орнамент и был византийского стиля… Вот так и возник этот стиль…

Рассказывал Цвирка так комично, что мы просто восхищались. Но не только этим отличался Пятрас.

Придя как-то в комнату Шимкуса, я увидел, что Цвирка кончает фотомонтаж. Вырезанная из какого-то журнала попечительница общежития «Жибурелис» Фелиция Борткявичене держала у себя на коленях президента Сметону, маленького скромного человечка в цилиндре. Фотомонтаж был так хорошо сделан, что казалось — это не две, а одна фотография. В следующий раз я увидел в комнате на стене вырезанный из картона серп, с которым был скрещен настоящий молоток. Когда в общежитие заходил какой-нибудь подозрительный посетитель, молоток снимали. Эти монтажи, несомненно, показывали, какое настроение царило в общежитии.

Пятрас Цвирка писал. Он писал на длинных полосах, разрезав вдоль бумажный лист, и посылал свои заметки в американские литовские газеты, кажется в основном в «Единство». Он говорил, что все начинается с заголовка — если нет хорошего заголовка, и работа не движется с места. Поговаривали, что за свои заметки он даже получил подарки из Америки — галстук или что-то еще… Однажды (значительно позднее) Цвирка рассказал мне, что он начинал с фантастических заметок примерно следующего содержания:

«Как сообщают французские газеты, в Провансе родился теленок с тремя головами. Двухнедельный теленок весит четыре с половиной пуда и отличается отменным аппетитом».

«В Чикаго умер нищий Чик Бобин. Выяснилось, что он припрятал три с половиной миллиона долларов».

Подобные заметки, а также статейки о деревенских чудаках охотно печатали и литовские газеты под рубрикой «Разное». Газеты американских литовцев перепечатывали это «Разное», а оттуда некоторое время спустя заметки снова перепечатывала литовская пресса. Это смешило Пятраса, и он строчил новые.

Но подобное сочинительство вскоре наскучило Цвирке. Он принялся за более серьезные темы. Начал писать стихи и в них не жалел острых слов то против клерикалов, то против других угнетателей… Потом я прочитал в газетах довольно интересные, свежо написанные рассказы «Чертов сын», «День, когда отпустили вороненка», в которых все ярче проступал талант нашего товарища.

— Пятрас будет писателем. Вот увидишь! — не раз утверждал Йонас Шимкус, если я осмеливался критиковать стихи его друга.

С Цвиркой встречаться всегда было интересно. Он то изображал своих товарищей по общежитию, то рассказывал всякие небылицы про них. Другие передавали рассказы Пятраса обо мне. Живой ум и фантазия Пятраса просто бурлили, каждый день он выдумывал все новые выходки.