В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

Итак, Мережковский задался целью написать интимно-личный комментарий к Евангелию, расцерковив и десакрализовав евангельский текст – восполнив Новый Завет апокрифами и аграфами, раннехристианскими его трактовками, элементами Талмуда и Корана, а также осветив его пронзительным лучом либеральной критики. Смысл всего этого большого проекта – поставить современного человека «лицом к лицу» с «Иисусом Неизвестным» (с. 31), как бы заново воссоздав Его Лик. В русской богословской традиции Мережковский здесь действовал как новатор: субъективное прочтение Евангелия, как показала драма выступлений Л. Толстого в роли экзегета, в старой России жестоко каралась. Свой комментарий Мережковский заключил также в индивидуальный, выработанный всем предшествующим его творчеством дискурс. – Что же это за дискурс? К 1930-м годам Мережковский сложился как исторический романист, с одной стороны, и как автор романизированных биографий великих людей (Наполеон, Данте и пр.) с другой[602]. С самого начала своего творческого пути он вдохновлялся идеей сверхчеловечества у Ницше – представлением последнего о необходимости преодоления наличной человеческой природы, а вместе и учением Карлейля о роли в истории героической личности. Вообще, Мережковского (предвосхитившего экзистенциалистов Шестова и Бердяева) надо признать основоположником философской антропологии Серебряного века. Может быть, первым в русской культуре (движимый импульсом от творчества Толстого и Достоевского) он признал, в качестве верховной ценности, человеческое «я» и поставил проблему его тайны. «Субъективный критик» (каким он осознавал себя в 1890-е годы), интерпретатор по призванию, гностик, жаждущий овладеть духовным существом своего предмета[603], он рассматривал тоже в качестве субъектов попавших в его поле зрения творцов культуры и истории, своих «вечных спутников». Он проницателен в ведении внутреннего человека – но, повторю, его занимает личность сверхчеловеческая, и то, что называется диалектикой души – отнюдь не собственная его цель. Человек в единстве с историей, как творец последней и одновременно – ее жертва: вот конек герменевтики Мережковского, предмет его философской антропологии, герой его романов и романизированных жизнеописаний.

Так вот, книга «Иисус Неизвестный» принадлежит к данному, привычному для Мережковского жанру, является романизированным комментарием к Евангелию. Иисус Неизвестный – не Богочеловек церковного догмата, а Человек, эволюционно возвысивший Свое естество, а вместе и Герой, великий Революционер, цель которого – не усовершенствовать, а метафизически опрокинуть и перевернуть мир, обратив его в Царство Божие. – С другой стороны, Мережковский стремится почувствовать «Я» Иисуса, представ пере Ним своим собственным «я», – хочет понять и описать Его Личность изнутри, дабы осуществилась светоносная спасительная встреча. Отношение Мережковского к Христу воспроизводит – на новой ступени – его отношение к великим писателям и их героям, а также к реальным Юлиану и Леонардо, к Петру I и Лютеру. Иисус заставил дрогнуть «мировую ось» (Вергилий)[604], но Его дело – обращение мира в Царство Божие – не было завершено из-за отказа людей последовать Ему. И ныне, согласно Мережковскому, с небывалой остротой встал вопрос об этом Конце истории. Мир может в настоящий эсхатологический момент претерпеть метаморфозу и сделаться Царством, как это было на горе Хлебов, когда Господь накормил толпу, решив тем самым «социальный вопрос»: так, в утопическом духе, продолжает мечтать Мережковский. Но Европа может стать второй Атлантидой – погибнуть от огня и воды. Пророчески предвидя новую войну, мыслитель чаял апокалипсической развязки истории. Сделать явным присутствие Христа в мире, вновь впустить Его в европейский дом и тем самым спасти человечество от страшного конца: таковы, как всегда, грандиозные амбиции русского парижанина, автора «Иисуса Неизвестного».