В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

И впрямь, хотел ли Христос, чтобы Его последователи в веках поедали Его Тело и пили Его Кровь – хотя бы ритуально? Чем бы христиане в таком случае отличались от служителей Диониса и прочих языческих богов?! Неужели Господь осознавал Себя новым Дионисом? – Вдумаемся без предубеждения в смысл установленного Христом таинства. Сын Божий преподал в нем ученикам не что-то иное, а хлеб и вино. Вкушение этих растительных субстанций Он явно противопоставил поеданию жертвенных яств животного происхождения: ритуальное «вегетарианство» было призвано очистить и облагородить всю природу человека. Причем вкушаться хлеб и вино в новом таинстве должны были именно как хлеб и вино: если Мережковскому в звуке «ломаемых опресноков» слышится «тихий хруст <…> живых, в живом теле, костей» (с. 505), то это глубокая аберрация – объязычивание, извращение центрального таинства христиан. Аберрацией являются и некоторые древние изображения потира с лежащим в нем Младенцем: они основаны на явно прелестных видениях.

Однако что же значат тогда слова Христа, указующего на хлеб и вино: «Сие есть Тело Мое», «сия есть Кровь Моя»? Как в таком случае надо понимать пресуществление? Установительные, в отношении Евхаристии, слова Христа субстанциально отождествляют Тело и Кровь с хлебом и вином: «Моё Тело есть не что другое, как этот хлеб; Моя Кровь – это вино в чаше», – говорит Господь ученикам. Здесь подлежащее и сказуемое, в сравнении с обычным пониманием, поменялись местами. Хлеб и вино в Евхаристии выступают как символ, точнее – протофеномен самой живой природы, всего по сути тварного мира. Хлеб и вино репрезентируют в евхаристическом таинстве этот тварный мир. И воззрение, стоящее за евхаристической формулой «Сие есть Тело Мое», на мой взгляд, можно было бы расшифровать следующим образом: «Данный мир, во всей его пестрой многоликости, есть Мое Тело, – заявил Господь. – Природные вещества и организмы животворятся и собираются воедино Моей эфирной Кровью. Мир – не мертвая глыба, не хаотический конгломерат, но живой Космос. Космос же – это Личность, Всечеловек, – и ипостазирую его именно Я, Сын Божий, вселенский Логос». По существу, в евхаристической формуле скрыто, во-первых, учение о мире как живом Теле Бога (Кровь, в соответствии с библейской семантикой, всегда указывает на жизнь), а во-вторых – величественное свидетельство Иисуса о самом Себе как Боге Сыне. Каббала имеет корни, уходящие в глубокую древность, и представление о Всечеловеке Адаме Кадмоне, как можно предположить, существовало уже в эпоху Иисуса. «Я – Адам Кадмон», – говорит Господь также, используя образ виноградной Лозы: Он – эта самая Церковь-Лоза, ученики – ее ветви, церковные члены. «Пресуществление» «trans-substantio» конкреных, приносимых за данной Литургией Даров означает их субстанциальное включение в космическое Тело живого Бога, а не превращение в тело и кровь Иисуса из Назарета. Точнее сказать, это ограниченное в пространстве и времени тело, которое ученики увидят и после метаморфозы воскресения, разумеется, тождественно Телу-Космосу, – но тождество это нам дано лишь как идея, не представление, – подобно тому, как непредставим в евклидовом пространстве и евангельский троп Лозы и ветвей.