Читаем В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах полностью

Когда в конце 1920-х годов Ходасевич принялся за написание книги о Державине, он уже практически перестал писать стихи. Ему не было еще и 45 лет, но он, как старик, начинал оглядываться на свою жизнь и оценивать свою эпоху. Подобно старику Державину, Ходасевич чувствовал себя «поэтом прошедшего времени»[70]. Кроме того, державинское стремление отыскать преемника – нового Державина [Ходасевич 1997а: 372], которого старый поэт распознал в юном Пушкине, повторялось в бесплодном поиске, который вел в поздние годы Ходасевич: ему хотелось оставить законного наследника своей поэтической традиции. Молодых поэтов русского зарубежья не интересовала классическая поэзия, и Ходасевич чувствовал себя последним звеном в этой поэтической цепи.

Жизнь в изгнании, за пределами родной культуры и в маргинальном пространстве чужого мира, а также осознание тяжелых последствий революции для будущего русской культуры заставляли Ходасевича, как и других эмигрантов, размышлять о прошлом России, и в особенности о ее писателях. «Державин» был его первой – и единственной увенчавшейся успехом – попыткой написать биографию[71]. Он намеревался также написать биографию Пушкина, но так и не сумел завершить этот проект[72]. Тот факт, что Ходасевич выбрал Державина в качестве героя своей первой биографии, весьма примечателен. В речи, произнесенной в 1921 году в Петрограде на памятном собрании по случаю годовщины смерти Пушкина, Ходасевич назвал имя Пушкина паролем для русской интеллигенции – словом, с помощью которого истинные ценители литературного и культурного наследия узнают друг друга среди того, что он определил как сгущающуюся тьму солнечного затмения [Ходасевич 19966: 85]. Если имя Пушкина служило паролем, связывающим русских на родине и за рубежом, то почему же Ходасевич выбрал не Пушкина, а Державина, чтобы создать «полезное прошлое» для будущего эмиграции?

Если на Пушкина Ходасевич ориентировался как на своего поэтического предшественника, то Державин занимал в его мыслях и чувствах совершенно особое место, выступая олицетворением здорового равновесия жизни и искусства, способного послужить образцом для будущих поколений. Ходасевич ценил Державина и как поэта, возводя к нему свою поэтическую генеалогию[73] и полагая, что именно он оказал наибольшее влияние на его стихи[74]. Кроме того, Державин служил Ходасевичу образцом высокоморального поведения. Начиная с первой статьи 1916 года, Ходасевич снова и снова возвращался к державинской теме в эссе и исследованиях о Гоголе, Чехове и даже о себе самом. Интерес Ходасевича к значению Державина в русской поэзии сказался в принятом в 1923 году решении подготовить том избранных трудов великого поэта для публикации за рубежом[75].

Выбор Ходасевичем Державина в качестве героя биографической книги был вполне сознательным, хотя это и может показаться в каком-то смысле нелогичным. Державин и Ходасевич были во многих отношениях антиподами. Зачем Ходасевичу, суховатому, насмешливому и «всезнающему» парижскому эмигранту конца 1920-х годов, обращаться к наивному, прямодушному поэту и государственному деятелю XVIII века? Не лучше ли было Ходасевичу воссоздать, например, жизнь меланхолического Боратынского, чей сборник «Сумерки» явно резонировал со сборником «Европейская ночь» самого Ходасевича, или же биографию пессимистически настроенного Батюшкова, или даже блистательного философа Чаадаева, имевшего с Ходасевичем гораздо больше сходных черт, чем Державин? Очевидно, что в случае с Ходасевичем и Державиным мы имеем дело с притягивающими друг друга полюсами. Если автобиография автора часто соотносится с написанной им биографией, то здесь можно говорить о перевернутой автобиографии. Ходасевич увидел в Державине то, что, по его мнению, было необходимо его собственной эпохе и чего не хватало ему самому.

Державин родился в 1743 году в обедневшей семье и рано осиротел. Молодой дворянин родом из русской провинции не имел ни покровителей, ни денег, ни образования – ничего, что позволило бы ему выдвинуться. Однако упорный, решительный и трудолюбивый молодой человек добился зачисления в гвардию, с течением времени стал офицером, а затем и крупным чиновником, занимавшим высокие посты при трех правителях. В течение всей своей сознательной жизни Державин был публичной фигурой и известным поэтом. У него было отменное здоровье (дожил до 73 лет), в юности считался игроком, кутилой и гурманом, даже, можно сказать, обжорой. Его сочинения пестрят одами, восхваляющими военачальников и правителей России. Почитаемый в последние годы в качестве старейшины отечественной литературы, Державин гостеприимно принимал молодых поэтов и многочисленных родственников в своем петербургском доме и в прекрасном имении Званка на берегах Волхова.

Перейти на страницу:

Все книги серии Современная западная русистика / Contemporary Western Rusistika

Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст
Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

В этой книге исследователи из США, Франции, Германии и Великобритании рассматривают ГУЛАГ как особый исторический и культурный феномен. Советская лагерная система предстает в большом разнообразии ее конкретных проявлений и сопоставляется с подобными системами разных стран и эпох – от Индии и Африки в XIX столетии до Германии и Северной Кореи в XX веке. Читатели смогут ознакомиться с историями заключенных и охранников, узнают, как была организована система распределения продовольствия, окунутся в визуальную историю лагерей и убедятся в том, что ГУЛАГ имеет не только глубокие исторические истоки и множественные типологические параллели, но и долгосрочные последствия. Помещая советскую лагерную систему в широкий исторический, географический и культурный контекст, авторы этой книги представляют русскому читателю новый, сторонний взгляд на множество социальных, юридических, нравственных и иных явлений советской жизни, тем самым открывая новые горизонты для осмысления истории XX века.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Коллектив авторов , Сборник статей

Альтернативные науки и научные теории / Зарубежная публицистика / Документальное
Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века
Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века

Технологическое отставание России ко второй половине XIX века стало очевидным: максимально наглядно это было продемонстрировано ходом и итогами Крымской войны. В поисках вариантов быстрой модернизации оружейной промышленности – и армии в целом – власти империи обратились ко многим производителям современных образцов пехотного оружия, но ключевую роль в обновлении российской военной сферы сыграло сотрудничество с американскими производителями. Книга Джозефа Брэдли повествует о трудных, не всегда успешных, но в конечном счете продуктивных взаимоотношениях американских и российских оружейников и исторической роли, которую сыграло это партнерство.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Джозеф Брэдли

Публицистика / Документальное

Похожие книги

Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография
Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография

Изучение социокультурной истории перевода и переводческих практик открывает новые перспективы в исследовании интеллектуальных сфер прошлого. Как человек в разные эпохи осмыслял общество? Каким образом культуры взаимодействовали в процессе обмена идеями? Как формировались новые системы понятий и представлений, определявшие развитие русской культуры в Новое время? Цель настоящего издания — исследовать трансфер, адаптацию и рецепцию основных европейских политических идей в России XVIII века сквозь призму переводов общественно-политических текстов. Авторы рассматривают перевод как «лабораторию», где понятия обретали свое специфическое значение в конкретных социальных и исторических контекстах.Книга делится на три тематических блока, в которых изучаются перенос/перевод отдельных политических понятий («деспотизм», «государство», «общество», «народ», «нация» и др.); речевые практики осмысления политики («медицинский дискурс», «монархический язык»); принципы перевода отдельных основополагающих текстов и роль переводчиков в создании новой социально-политической терминологии.

Ингрид Ширле , Мария Александровна Петрова , Олег Владимирович Русаковский , Рива Арсеновна Евстифеева , Татьяна Владимировна Артемьева

Литературоведение