В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг.

Мощный национально-освободительный порыв балканских христиан был спроецирован на политическую карту Юго-Восточной Европы при помощи военного участия России. Произошло уникальное совпадение внешнеполитических интересов великой державы и стремления балканских народов к национальной независимости и самостоятельной государственной жизни. После Крымской войны Россия испытывала не только метафизическое чувство исторического одиночества и международной уязвимости, о чем писал Н.Я. Данилевский, но ей было необходимо решать практические задачи внешней политики в балканско-ближневосточном регионе. В сложившихся мирополитических реалиях Российской империи требовалось взрастить себе потенциальных союзников. А это предполагало создание благоприятных международных условий для их внутриполитического развития, формирования их национального самосознания и государственности. Как писал С.М. Соловьев: «Итак, у России по отношению к Восточному вопросу есть своя историческая, национальная политика, которой она должна остаться верною… Россия не может желать распространения своей государственной области, и без того громадной… Пусть живут свободно и независимо родные по вере и крови народы; пусть умножают запас новых деятелей на поприще европейской цивилизации, которое требует именно деятелей самостоятельных, своеобразных»[183]. Собственно, русско-турецкая война отчасти и стала воплощением этой внешнеполитической стратегии.

Лондон выступал против образования независимых государств на национальных окраинах Османской империи, даже если для этого существовали объективные предпосылки. Стараниями британской дипломатии власть султана (несмотря на поражение Турции в войне с Россией 1877–1878 гг.) сохранялась над обширными территориями на Балканском полуострове. Под давлением Лондона были аннулированы основные постановления Сан-Стефанского прелиминарного договора. Так, наиболее негативную реакцию английского правительства вызвал пункт, по которому территория автономного Болгарского княжества должна была простираться от Дуная на севере до Эгейского моря на юге и от Черного моря на востоке до гор Албании на западе[184]. По оценкам британских дипломатов, создание большого славянского государства радикально сместило бы баланс сил на Балканском полуострове в пользу России и позволило бы ей политически и экономически доминировать в регионе[185]. В результате по решению Берлинского конгресса 1878 г. Болгария была разделена по Балканскому хребту на две части: на севере от него образовывалось самоуправляющееся Болгарское княжество, на юге – провинция Восточная Румелия, оставшаяся «под непосредственной политической и военной властью» турецкого султана[186]. В состав Османской империи возвращались Македония и Фракия, для которых не предусматривалось «особого административного устройства». Но даже такое территориальное урегулирование в отношении Болгарии вызывало критическую реакцию ряда британских дипломатов: по словам британского посла в Константинополе O. Лэйарда, отдать Болгарскому княжеству Софийский округ значило «открыть ему дверь в Македонию»[187].

Несмотря на дипломатическую победу, одержанную Англией на Берлинском конгрессе, и сохранение турецкого присутствия на Балканах, все же нельзя говорить о том, что Лондон безоговорочно солидаризировался с Портой. Скорее поддержка Турции рассматривалась Уайтхоллом в качестве вынужденной меры. Как отмечал британский посол в Константинополе Ч. Стрэтфорд-Каннинг, «из двух зол (утверждение России на Босфоре или опора на Османскую империю с ее административным произволом – О. А.) надо выбирать меньшее»[188]. Британский истеблишмент прекрасно понимал, что Турция находилась в состоянии глубокого упадка. Модернизация Османской империи, в частности ее финансовой системы и аппарата управления, на взгляд Лондона, являлась обязательным условием английской поддержки. Еще Пальмерстон говорил о том, что Англия не собиралась воевать за «мертвое тело»[189]. Так, способность Порты содержать армию и флот, т. е. эффективно противостоять России, напрямую зависела от успешной реорганизации имперской финансовой системы[190]. Но все попытки проведения реформ в Османской империи в середине XIX в., известные в истории как Танзимат (1839 – нач. 1870-х гг.), по большей части оказались безрезультатными.

Маркиз Солсбери, руководивший британской дипломатией на протяжении 20 лет, имел, в отличие от своего однопартийца Б. Дизраэли, с которым они заняли консолидированную позицию на Берлинском конгрессе, более сложный и нюансированный взгляд на Восточный вопрос[191]. Солсбери вообще считал Крымскую войну ошибкой и сожалел о том, что западные державы отвергли предложение Николая I о разделе Османской империи. Ее исчезновение, по мнению лидера тори, являлось наиболее приемлемым вариантом урегулирования Восточного вопроса, поскольку Турция, оказавшись в зависимости от какой-либо великой державы, представляла бы серьезную угрозу для британских интересов в Азии[192].