В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг.

В балканском кризисе 1908–1909 гг. магистральным конфликтом явился русско-австрийский антагонизм, специфика которого, впрочем, состояла не в существовании несовместимых территориальных или экономических интересов у Австро-Венгрии и России на Балканах, а в том, что преобладание в этом регионе рассматривалось обеими империями как подтверждение их великодержавного статуса, а следовательно, отражалось на их удельном весе в международных отношениях. Именно это обстоятельство обусловливало столь болезненное отношение Вены и Петербурга к сербскому вопросу. Так, начальник австро-венгерского генерального штаба Конрад фон Гетцендорф называл корнем всех зол для Дунайской монархии Сербию и стоявшую за ней Россию. В период Боснийского кризиса, по мнению фон Бетцендорфа, представился подходящий момент для устранения «сербской проблемы» военным путем[629].

Высокопоставленные чиновники Форин Оффис отмечали высокую вероятность перерастания русско-австрийского конфликта в войну из-за Сербии[630]. При этом указывалось на несвоевременность момента для вступления России в военное противостояние с великой европейской державой по причине ее неполного восстановления после войны с Японией.

Россия, на взгляд Англии, заняла неоднозначную позицию в отношении компенсаций и, по наблюдениям британского посла в Вене Ф. Картрайта, демонстрировала некоторую растерянность в связи с сербскими требованиями[631]. Поскольку ситуация выходила из-под контроля Петербурга, в том числе в отношении Сербии, Лондон был вынужден взять инициативу в свои руки и воздействовать на Белград.

Для Форин Оффис не было новостью то, что сербы воспринимали практически любую акцию Австро-Венгрии на Балканах как направленную против них. Британские дипломаты пытались внушить Белграду, что в его интересах не реагировать на провокации Австро-Венгрии[632]. Так, Ч. Гардинг объяснял сербскому поверенному в делах в Лондоне С. Груичу, что если Австро-Венгрия нападет на Сербию, то, очевидно, вмешается Россия, и тогда конфликт примет всеобщий характер. Никто не брался предсказать исход противостояния. Если же первыми начнут военные действия сербы, то, предупреждал Гардинг, сражаться они будут в одиночестве, и их ожидает участь быть поглощенными Дуалистической монархией[633].

В отличие от русской, британская политика на Балканах не была отягощена идеологическим грузом, а потому Лондону было проще, чем Петербургу призвать сербов встать на рационалистические позиции и здраво взглянуть на ситуацию. Все рассуждения по поводу «вероломных действий» монархии Габсбургов, которые возмутили национальные чувства сербов, не находили отклика у чиновников Форин Оффис, оперировавших понятиями «большой политики». Как образно выразился Гошен, «единственное, что потеряли сербы – это мечту»[634]. Все же, солидаризируясь с Россией, руководители британской дипломатии выразили сербским представителям свое сочувствие и моральную поддержку в боснийском вопросе[635].

Однако в Лондоне были вынуждены констатировать, что сербы даже формально не соглашались признать ревизию статус-кво на Балканах и искали возможные пути противодействия Австро-Венгрии. Одним из способов помешать установлению гегемонии Дунайской монархии на Балканах Белград считал трансформацию боснийского вопроса из внутренней австро-венгерской проблемы, имевшей региональный характер, в европейскую. Вена настаивала на урегулировании австро-сербских противоречий в двустороннем порядке. Правительство Двуединой монархии даже изъявляло намерение пойти навстречу Белграду в экономических вопросах в случае, если Сербия официально признает, что «аннексия Боснии и Герцеговины не затронула ее права и интересы»[636]. Но сербское правительство в ноте от 10 марта 1909 г. акцентировало внимание на том, что боснийский вопрос мог быть урегулирован только державами, подписавшими Берлинский трактат[637]. Такой ответ сербов вызвал сильное раздражение руководства Двуединой монархии. В Австро-Венгрии велись активные военные приготовления к вторжению в Сербию[638]. Критичность ситуации, по словам Ф. Картрайта, заключалась в том, что содержание армии в состоянии боевой готовности обходилось австро-венгерской казне в огромную сумму. Напряжение было настолько велико, что Эренталю все труднее становилось сдерживать общественное мнение, которое в конце концов могло вынудить его согласиться с «маршем на Белград»[639].

На данной стадии Грей попытался выступить в роли посредника между конфликтующими сторонами. Он предложил державам совместно разработать формулу сербского ответа, которая удовлетворила бы Вену. По мнению главы Форин Оффис, Белграду следовало заверить австро-венгерское правительство в том, что сербы откажутся от мер, могущих привести к беспорядкам на территории Дунайской монархии, и признают, что пересмотр Берлинского трактата находился не в их компетенции. В свою очередь Вена, как подчеркивал Грей, должна была гарантировать Сербии ненападение[640].