Таким образом, на примере Боснийского кризиса мы можем проследить пересечение европейской и балканской осей конфликта. Тесная взаимосвязь глобального и регионального уровней, проявившаяся в кризисе балканской подсистемы, обусловила стратегию поведения Великобритании в связи с провозглашением независимости Болгарии и аннексией Боснии и Герцеговины. Позицию Лондона по проблеме ревизии статус-кво на Балканах во многом можно понять через его отношение к перспективе созыва общеевропейской конференции по пересмотру статей Берлинского трактата 1878 г. Уайтхолл, официально одобряя идею проведения конференции, в реальности полагал, что она могла повлечь «тяжелые последствия», поскольку существовавшие между державами противоречия были слишком глубоки[648]
. На данном этапе перед Британией не стояла задача принятия на себя функций арбитра и сохранения надблоковых позиций, а напротив, она стремилась консолидировать Антанту с Россией. Если же говорить о региональном уровне, то Форин Оффис понимал, что интересы и требования местных игроков были разновекторны, и компромисс между ними представлялся маловероятным. Лондон рассматривал достижение соглашений между конфликтующими сторонами на двусторонней основе как наиболее приемлемый вариант урегулирования кризиса. Тем более в распоряжении Лондона имелись рычаги воздействия (прямые или косвенные) на участников переговорного процесса.Де-факто Боснийский кризис не повлек за собой существенных территориальных изменений на Балканском полуострове. Однако грубое нарушение Австро-Венгрией, великой державой, международно-правового договора, который лежал в основе регионального порядка, спровоцировал на Балканах кризис угрожающего масштаба. В своих оценках и действиях Дунайская монархия исходила из того, что Балканы являлись исключительно сферой ее влияния. Австро-венгерское правительство не рассматривало Балканский регион как организм, живущий по своим собственным законам, который мог отторгнуть инородное вторжение. По словам Эренталя, Сербия в ее нынешних границах явилась следствием постановлений Берлинского конгресса 1878 г., а потому переход суверенитета над Боснией и Герцеговиной от Турции к Австро-Венгрии никак не затрагивал интересы этого балканского королевства[649]
. Британская дипломатия обнаружила иное понимание региона, существование которого, по мнению Э. Грея, определялось не только договоренностями между великими державами, но и местными взаимодействиями. С этой точки зрения, Сербия также являлась частью региона, на который распространялось действие Берлинского трактата[650]. В отличие от Центральных держав, Англия довольно чутко уловила новые веяния на Балканах: трансформацию местных государств из объектов в субъекты международных отношений, а также осознание ими этого процесса. По словам влиятельного сербского политика и дипломата С. Новаковича, Берлинский трактат был вызван к жизни событиями Восточного кризиса 1875–1878 гг.: освободительной борьбой сербского народа против турецкой власти[651]. Не отрицая регулирующей роли великих держав на Балканах, Новакович призывал своих соотечественников вновь с оружием в руках поставить перед Европой сербский вопрос[652]. Это свидетельствовало о том, что великие державы все в большей мере утрачивали контроль над устремлениями местных народов. Теперь успех политики великих держав в регионе во многом зависел от того, какую модель взаимоотношений с балканскими акторами они выработают.В период Боснийского кризиса Сербия и Болгария продемонстрировали два возможных варианта поведения региональных игроков. Сербия действовала как «классическая» малая страна[653]
. Сербская политическая элита понимала, что не в состоянии собственными силами защитить свой суверенитет. Этот факт признавали и великие державы. Реализацию своих национальных интересов Сербия связывала с поддержкой великой державы/группы держав. Как отмечал английский посланник в Белграде Дж. Уайтхэд, узнав об аннексии Боснии и Герцеговины, сербское правительство «почти инстинктивно повернулось в сторону России, Франции и Великобритании»[654].