В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг.

Причину избранного Уайтхоллом курса в отношении младотурок, как нам представляется, следует искать в его видении политического устройства региона в целом. Английские дипломаты и эксперты по Ближневосточному региону были склонны рассматривать проблему консолидации Османской империи в более широком контексте развития народов Азии[670]. Фактически речь шла о возможности эффективной модернизации традиционного восточного общества и, как следствие, о вероятности избавления его от европейского контроля. Для английской элиты обозначенный вопрос представлял первостепенную важность, поскольку напрямую затрагивал проблему поддержания Британской колониальной империи в Азии. Младотурки, заявлявшие о своей приверженности японской модели модернизации страны[671], выдвигали грандиозные проекты реформирования Османской империи с целью ее превращения в великую азиатскую державу. По свидетельствам британского журналиста Дж. Аббота, местная официальная пресса позиционировала Стамбул как будущий центр Восточной цивилизации[672]. В свете этих фактов кажется маловероятным, чтобы Лондон допустил трансформацию Османской империи из «больного человека Европы» в «Японию Ближнего Востока» и, соответственно, появление нового влиятельного игрока в столь стратегически значимом регионе.

Конечно, говорить о том, что Лондон исключал возможность сотрудничества и поиска компромисса с новым турецким режимом, было бы преувеличением. Английские специалисты принимали участие в реформировании ряда ключевых сфер Османского государства: флота, финансов и таможенной службы[673]. Однако британское посольство в Константинополе, а на основании его сообщений и Форин Оффис фиксировали тревожные тенденции как во внутренней, так и во внешней политике младотурок. В соответствии с ежегодными отчетами по Турции, реорганизация османской армии вновь была поручена германским военным инструкторам во главе с фон дер Гольцом[674]. Причем британские дипломаты отмечали довольно неплохие результаты, которых добились немецкие специалисты[675].

Особую обеспокоенность Лондона вызывала ситуация в Месопотамии и районе Персидского залива. Новый турецкий режим планомерно проводил политику централизации и «оттоманизации» арабских провинций. Османские валии вынуждали аравийских шейхов признавать суверенитет султана[676], в то время как последние заявляли о предпочтительности для арабов британских методов управления, нежели турецких, и призывали Англию взять их под свое покровительство[677]. Однако Лондон вплоть до начала Первой мировой войны не решался поднимать вопрос о разделе «азиатского наследства» султана, поскольку любое резкое движение в данном регионе могло спровоцировать ответные действия со стороны Германии. Так, в 1912 г. после начала Первой балканской войны турецкое правительство получило заверения со стороны Берлина в том, что «в случае атаки на азиатские провинции Турции Германия не останется безучастной»[678].

Как мы видим, развитие политической ситуации в Османской империи после Младотурецкой революции 1908 г. настраивало Уайтхолл на весьма пессимистический лад. Лондон, который имел давний и богатый опыт в формулировании подходов к проведению восточной политики и всегда располагал обширным арсеналом средств и способов воздействия на Порту, на этот раз столкнулся с тем, что пространство для маневрирования было ограничено. На данном этапе Берлин сумел воспользоваться ситуацией и восстановить свое влияние в Константинополе. Германский МИД изначально сделал ставку на армию как системообразующий элемент Османского государства. Поскольку основу комитета «Единение и прогресс» составляли турецкие офицеры, прошедшие через германскую школу военной подготовки, то их преклонение перед прусской моделью унификации и модернизации страны и, следовательно, внешнеполитическая ориентация на Германскую империю были вполне предсказуемы, в чем британцы прекрасно отдавали себе отчет. Так, офицеры из «Единения и прогресса», как отмечал Фицморис, отлично владели немецким; германский и австро-венгерский военные атташе «чувствовали себя как дома в османском военном министерстве»[679]. Британские дипломаты не исключали возможности усиления влияния Берлина в Османской империи в случае перехода власти в руки военных[680].

Маршалль в секретном письме рейхсканцлеру Т. фон Бетман-Голь-вегу, излагая базовые принципы германской политики в отношении Порты, указывал на тот факт, что в интересах Берлина было поддерживать Турцию в качестве жизнеспособного и самостоятельного государства[681]. При таком раскладе ориентация на «Ахрар», по сути, являлась единственным возможным вариантом, совпадавшим со стратегическими целями Англии на Востоке.