В поисках синекуры

— Ты шутишь. Я люблю тебя...

— О, хватился, милый Савушкин! Любить надо было дома, в деревне. Отслужил бы, вернулся, дом построили...

— Комнату получим.

— По сотняге, да в семейной общаге, столовский обед десяток лет, как шутит моя соседка. Ты этого хочешь?

— Тебя.

— А я — жить.

— Вспомни о музыке...

— Хватился еще раз! Какая из меня музыкантша? Для сельского клуба. Позабыл мои руки... — Она положила ему на колено раскрытые ладошки. — Недавно мозоли сошли. Летом клуб закрывала, в доярки шла — хоть зарабатывала по-человечески. А дома? Забыл нашу домашнюю работу? Я больше тебя, Докочка, потрудилась. Смотри, смотри, какие у меня руки. Правда, уже побелели, а я, может, хочу, чтобы их целовали.

— Кто? — спросил Савушкин, и устыдился, и испугался своего вопроса, смутно боясь услышать о том, кого здесь не было и кто все-таки присутствовал, был в них, рядом с ними. И услышал:

— Хотя бы Малюгин.

— Ты серьезно? — Савушкин столкнул ее руки со своего колена, повел плечами, чтобы набрать больше воздуха, не задохнуться от заледеневшего сердца. — Врешь... он не позволит...

— Уже позволил. — Анфиса сначала отодвинулась, затем встала и отшагнула ближе к фонтану, вероятно почувствовав нешуточное волнение Савушкина. — Нет, ничего не было. Но Док любит меня.

— А ты? Ты? — Савушкин медленно поднялся, взял ее руки выше кистей, стиснул — под правой, почудилось, хрупнули часики, — приблизил ее лицо к своему, повторил сквозь зубы: — Ты его любишь?

— Не знаю...

— Ты помнишь Федьку Матушкина? Что я ему сделал, когда он стал за тобой ухаживать? Чуть не утопил. До сих пор воды боится. А ты уедешь назад, клубом заведовать, коров доить...

— О, приказываешь?!

— Хочешь сразу — к теплому шалашу?

— В холодном, Дока, любить надо... Откуда ты взял, что я дышать без тебя не могу? Наш шалаш остался в деревне, уже сказала тебе. И отпусти мои руки, синяки будут.

— Ты... ты знаешь кто?

— Знаю. Но только тронь. Малюгин не Матушкин и... вон, видишь, дежурный милиционер — пятнадцать суточек обеспечит передовику производства.

— Ясно, ясно... — заговорил Савушкин, понемногу остывая, более спокойно думая; нет, он не испугался Малюгина или милиционера, просто глупо, пошло, банально бить девушку у фонтана, посреди белого дня, на глазах мирных бабушек и невинных детей; девушка никуда не денется, она не собирается покидать этот культурный город, и ее можно будет увидеть, когда очень захочется, и поговорить, и кое о чем спросить еще, да просто посмотреть в ее черные прекрасные глаза: могут же они хоть чуточку смутиться, притушить свой горячий блеск, пустить для виду по маленькой слезинке?.. И почти спокойно Савушкин повторил: — Пока всё ясно.

— Вот и отстань, Дементий Савушкин, от Анфисы Лукошкиной. — Она жестко вырвала свои руки — сила деревенская в ней была! — И ни слова Доку. Будем дружить. Все станет еще яснее. Жизнь разъяснит. А за то, что сделал мне больно, целуй руку. — Она поднесла к его лицу вяло свешенную кисть. Савушкин отшатнулся. — Не умеешь ухаживать, Дока, хотя в театры ходишь. — Она провела по его щеке ладонью, шершаво и тяжеловато, как бы пожалела, но и напомнила: могу и пощечиной наградить! — засмеялась и пошла, кинув оранжевую сумочку на согнутую левую руку.

Савушкин сел на скамейку, в облако фонтанной мороси, и несколько минут смотрел вслед Анфисе — девушке бульваров, улиц, стеклянных витрин, городского интерьера, легко, радостно вписавшейся в цивилизацию, НТР, тесноту и поток стрессовой жизни. Он был зол и спокоен. Точнее: зло-спокоен. Он чувствовал, когда шел на свидание с Анфисой, ему подсказывал второй Савушкин в нем, что будет нехорошо. Но чтобы так отвратительно — не мог, пожалуй, предугадать даже тот, второй... Это не измена даже. Это — подлость какая-то, наглость бессовестная. Это — плюнуть ему в душу. А за что? Зачем дружила, ждала из армии?.. Или пары подходящей не было?.. Ну ладно, понравился Док, он может понравиться, нравится всем лаборанткам, одиноким кандидатшам и многим замужним. Ничего удивительного — мужчина, каких мало. Так приди, скажи: «Дёма, Дока, черт-дьявол! Я полюбила доктора наук... прости, извини, прикончи, плюнь в глаза — полюбила, и все. А скрываться, увиливать, ходить на квартиру «убираться», а потом хамить — как это можно назвать? Есть ли такое слово в богатом русском языке, возвеличенном классиками, чтобы коротко и ясно выразить поведение девушки Анфисы?