В поисках синекуры

И так далее, Обычно Дементий Савушкин молчит, слушает, оскорбляется, сочувствует няне (в самом деле, только старухи возятся с утками, суднами, а сколько им платят?), но сегодня ему было легче, сегодня он мог уже видеть, понимать, что няня просто нагловатая старушонка: не гремел он кнопкой, не вызывал ее — нарочито придумала (ел он мало, терпеть мог долго), психически обрабатывала больного. Значит, скоро пустят к нему Витьку, и Савушкин должен наставить друга, как существеннее «уважить» строгую няню.

— Звать-то тебя как, бабка? — прямо спросил Дока, ласково улыбаясь.

— Михалывна, — охотно ответила няня, вроде чуть испугавшись ясной и разумной речи больного.

— Слушай, Михалывна, внимательно: мы тебя с другом уважим. Скажу ему и прочее... Поднимусь — сам тебя премирую... Сколько запросишь. Небось пенсионерка?

— Правильна, унучек милай! На пенсии я. Да какая-т наша пенсия, не хватат.

— Ну, ты и поработать еще можешь, крепкая, румяная.

— Дак работаю. — Старушка захихикала, молодо распылалась лицом, очень довольная разговором. — Штатов медперсоналу мало, попросили выказать сознательность. Ответ... ответственность большая, — наконец выговорила она. — Все ж таки лечим, спасам калечных.

Доке было ясно и понятно: няня из деревенских, перебралась в город к сыну или дочке, а потом обзавелась собственной квартиркой, обособилась, избаловалась легкой городской жизнью — с колбаской, чайком индийским, печеньем сдобным; раздобрела, приоделась; работать пошла — еще больше себя зауважала: больных навещают люди вежливые, просящие, щедрые. Да и работа здешняя — не сравнить с колхозной, где приходилось до стона хребет наламывать... Словом, свойская тетя, бабуся, женщина, гражданка, а с такими аборигенками Дока умел говорить.

— Значит, боятся тебя эти... в белых колпаках... и вообще городские?

— Уважают... — понимающе и смешливо согласилась няня.

— Я ведь тоже деревенский.

— Да ну?

— Из Устоши. Слыхала?

— Не-е. Не нашего району, видать.

— Району мы одного — сельского. У меня мать почти как ты, Михалывна. Просил не сообщать, не вызывать: хозяйство, внуки, переживания... Ты, я вижу, легко вошла в город?

— А чо тут важного? Везде люди.

— Да жизнь разная. Я вот пригласил девушку, можно сказать, невесту и... теперь видишь... едва по частям собрали.

— Изменила? Наши могуть... В городах-то мужиков много красивых. — И няня опять довольно захихикала, вообразив, пожалуй, как бы и она тут покружилась, если бы не такой старой была.

Доке расхотелось говорить. Дока едва не выкрикнул нахальной, игривой старухе, что он о ней на самом деле думает, но сдержал себя: отомстит, не пожалеет свойского, деревенского, наплетет сплетен. И он просто, в меру грубовато и приказательно, сказал:

— Иди, Михалывна. Свое получишь. Надо будет — вызову.

Няня послушно подхватилась, легонько выметнулась из палаты.

 

Кому и что он хотел рассказать? Зачем звал Анфису Лукошкину? Это в бреду. Это не он. Это боль в нем хотела вырваться наружу. Не та, от перелома костей, — душевная. Та стихает — внутренняя усиливается. Но теперь он может владеть собой. Теперь он может сам себя слушать, спорить с самим собой и как-то понять все, что произошло с ним.

 

Что же произошло?

Сначала все было ладом, как сказал бы Витька Бакин: Анфиса работала лаборанткой, занималась подопытными крысами, морскими свинками, кроликами, быстро научилась препарированию, не дрожала при виде крови и убиения, чем заслужила похвалу самого доктора Малюгина: вам, девушка, в медицинскую экспертизу можно! Они виделись каждый день: Дока, Анфиса, Док; в столовке вместе обедали, Док навещал по какому-либо делу механический цех, или Анфиса забегала на минутку попроведать своего Дёму-токаря; вечерами — дача, гараж, поездки в ближние леса за грибами для «вегетарианского жаркого», а в субботу, воскресенье — столица, если позволяла погода и было время у Дока. Часто оказывался в их компании Витька Бакин со своей подружкой из торгового техникума ((чего также не оставил без внимания Малюгин, сказав: «О, дефицит нам обеспечен!»), но понемногу они как-то обособились, перестали заранее говорить Витьке, куда поедут, — вроде бы тесно стало в белой «Волге» или слишком шумно, а может, хлопотно предупреждать, договариваться: ведь поездки случались по внезапному желанию Дока, общему особому настроению, просьбе Анфисы... И Витька лишь изредка подшучивал: был Дока при Доке, теперь два Доки при одной Анфисе.