В поисках смысла

У подобных городов, расположенных на оживлённых европейских перекрестках, обычно нелегкая историческая судьба: их удел – служить игрушкой в бесконечных распрях и столкновениях народов. Вот и этот город, можно сказать, сделался жертвой исторической неизбежности, то есть заложником извечного, то и дело повторявшегося «Drang nach Osten» (Натиска на Восток) неуёмного германского духа. Когда – то это должно было кончиться, поскольку этот самый Восток не желал смиряться с нашествиями и раз за разом давал им сокрушительный отпор (Александр Невский на Чудском озере, 1242; объединившиеся славяне в Грюнвальдской битве, 1410; в ходе семилетней войны, 1757–1763, русская армия громила «непобедимого» Фридриха ΙΙ, занимала Кёнигсберг и даже в Берлине побывала). Последнюю точку в истории Кёнигсберга поставила Вторая мировая – и, думаю, совершенно справедливо он был отнят. Страна – агрессор получила то, что заслужила от тех, кто понёс огромные потери от вероломного нападения.

Пострадал и сам город. Уже в конце войны он подвергся тяжелому бомбовому удару англичан, нанёсшему колоссальные разрушения древним постройкам.

В 1967 году во время командировки побывал я в бывшем Кёнигсберге, в этом старинном гнезде Тевтонского Ордена. Я выкроил тогда время, чтобы взглянуть на то, что сохранилось от прежнего спустя двадцать с лишним лет.

От Кафедрального собора (XΙV век) остались одни стены – вся верхняя часть его была начисто срезана взрывом крупной авиабомбы. Снаружи у самого края одной из стен была могила Канта. Стройная, граненая колоннада из красноватого гранита окружала гробницу, изготовленную из того же камня. От могучего здания война оставила только стены, а гранитная усыпальница человека, родившегося и умершего в этом городе, стояла целехонька, без единой царапины. И здесь, на земле исчезнувшей, отошедшей в предание Пруссии, всё – таки помнили о нём: на крышке саркофага пятнами крови горели оставленные кем – то гвоздики.

Я постоял возле могилы в одиночестве. Живший ещё во времена неистового Фридриха, который возмечтал поставить на колени Европу (чего ему, конечно, не дали – и главным образом русские), и заставший восхождение Наполеона, – здесь покоился не воин, но мудрец, открывший однажды, что его поражают две вещи в мире – внутренняя и внешняя: моральный закон, сидящий внутри человека, и звездное небо над головой. Здесь лежал философ, сформулировавший некую максиму: «Действуй так, чтобы принцип твоей воли всегда мог служить одновременно основанием всемирного законодательства». Похоже, изречение это восходило к библейскому – поступай так, как ты желал бы, чтобы другие поступали с тобой (эту сентенцию любил повторять Лев Толстой).

Следующим объектом моего интереса был Королевский замок – вернее, то что от него осталось. Строить его начали еще в тринадцатом веке, а участь его решалась уже теперь. В местной печати разгоралась дискуссия о возможном сохранении оставшегося и реставрировании в музейных целях или для чего – нибудь другого – да хоть ресторана… Было понятно, что дискутировали впустую: не говоря о всём прочем, где найдутся немалые средства для этого?

Подходя к замку со строны трамвайной линии, я пожалел, что у меня нет фотоаппарата. Остановился и сделал набросок в своём блокноте сохранившихся двух башен – за ними виднелись лишь груды развалин. Писали в прессе, что в башнях уже начали свою работу взрывники. Если б не та бомбардировка, весь замок мог бы остаться стоять, как и собор.

А теперь это всё доживало последние дни к горькому сожалению тех, кто жил здесь когда – то и после войны покинул эту землю – история неумолима, подводя свой итог и принося иную речь и другие песни туда, куда она считает нужным. С ней не поспоришь и вряд ли исполнятся чьи – то надежды возвратить сюда прошлое.

Но в дальневосточном крае нашей страны картина другая. Министры – то, как им положено, заявляют об увеличении притока населения на Дальний Восток, а там, например, уже Хабаровск кто – то русским городом не считает. Хабаровчанин Виктор Марьясин в своей заметке в «Литературной газете» справедливо спрашивает: «Почему город, названный в честь тверского купца Хабарова и построенный русскими крестьянами, солдатами, казаками, не является нашим, как Архангельск или Кострома?» И дальше с горечью сетует: «Лучезарные чиновники могут отчитываться о демографическом росте, большие чины от силовиков им могут поддакивать, но при этом негласное замещение русских будет набирать обороты. Если наш социум и дальше будет пятиться с востока на запад – обратно на наше занятое кем – нибудь место нас уже не вернуть. Как не вернуть русских на родной им Кавказ.»

05.12

Тэффи в своих воспоминаниях о Зинаиде Гиппиус упоминает, как с некоторым удивлением обнаружила у неё стихотворение:

Хочу недостижимого, Чего, быть может, нет, Дитя моё любимое, Единственный мой свет.