В поисках смысла

Когда с печалью думаешь об этом, возникает недоумённый вопрос: каким же это образом в семье славного подводника, защитника отечества и жены его, главы школьного заведения, мог вырасти моральный урод – ненавистник всего, что его окружало и в школе, и дома? Кто же его воспитывал? Отчего он докатился до такой низости, что за тридцать сребреников, угождая европейской либеральной тусовке, не устыдился предать даже собственных родителей в своей книге, напоминающей примитивный пасквиль.

Это что же? Он и подобные ему типы не понимают, что всё это обыкновенное проституирование?

В наше разухабистое время порой словá приобретают новые, несвойственные им ранее, оттенки смысла. Издавна известное сочетание слов: публичная женщина перестало быть одиноким. Когда известную в пресловутом шоу – бизнесе персону спросили, как она относится к одной знаменитой паре, был получен благожелательный ответ с такой вот добавкой: «Моя семья тоже… публичная.»

Вот и выстраивается вполне забавный ряд: публичная женщина, публичный шишкин…

Поразительная вещь: будто грибные споры, попавшие в почву и какое – то время таившиеся под спудом, родили вылезшие на свет божий создания, в которых вдруг обнаружились черты странно знакомые из столетней давности.

Это о них когда – то написал Бунин в стихотворении «Родине» (1891):

Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою…

Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей —
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей…

Проклинать свою родину – это всё равно что глумиться над родной матерью, совершать предательство по отношению к той, которая тебя родила. И что бы потом ни делал такой человек, как бы себя не обманывал – он будет до самого своего конца жить с внутренней червоточиной, навсегда обречён стать несчастным.

18.03

С течением времеии меняются сложившиеся оценки происшедшего. Насколько прав оказался Зиновьев, сказав о деятельности разного рода противников советской страны: целились в СССР, а попали в Россию.

Как ни странно, поучаствовал в этом деле и Солженицын. Хорошо известно, что порой драма со временем превращается в обыкновенный фарс.

В начале шестидесятых Александр Твардовский, используя свой авторитет, приложил немалые усилия к тому, чтобы властью – и добился желаемого от самого Хрущёва – была впервые разрешена публикация на лагерную (!) тему. Напечатав в либеральном по тогдашним меркам журнале «Новый мир» повесть Один день Ивана Денисовича, главред Твардовский открыл никому не известного автора (к тому же ещё и бывшего лагерника) и дал ему дорогу в литературу.

Помню, что читателями всё это было встречено с симпатией и даже с восторгом, особенно молодёжью. На популярность работали не столько некие литературные достоинства произведения, сколько скандальность темы, ещё недавно запретной. Над всем возобладали сама судьба зэка, его суждения о сущем – тогда как представления сидельца не могут быть определяющими, однозначными, не подверженными никакой критике. (Для сравнения: Достоевскому, например, тоже одно время довелось быть сидельцем, но какое разительное несходство с его Записками из мёртвого дома.) Ещё тогда это провидчески почувствовал довольно часто общавшийся со счастливчиком и сочувствующий ему Корней Чуковский, записавший в своём дневнике:

«Конечно, имя Солженицына войдёт в литературу, в историю – как имя одного из благороднейших борцов за свободу – но всё же в его правде есть неправда: сколько среди коммунистов было восхитительных, самоотверженных, светлых людей – которые действительно создали – или пытались создать – основы для общенародного счастья. Списывать их со счёта истории нельзя, также как нельзя забывать и о том, что свобода слова нужна очень ограниченному кругу людей, а большинство, – даже из интеллигентов – врачи, геологи, офицеры, лётчики, архитекторы, плотники, каменщики, шофёры делают своё дело и без неё.» (И тут Корней Иванович почему – то присовокупил, что это, мол, из – за болезни написал он такую ерунду.)

Но вообразим, какую реакцию на этот по сути подвиг Твардовского надо было бы ожидать от обласканного недавного сидельца, на которого, словно по волшебству, свалилось неожиданное счастье сделаться известным на всю страну писателем? Естественную для всякого нормального человека благодарность?

Увы, было другое. Ответом явились завышенная самооценка и совершенно нереальные в то время, безответственные, граничащие с неподражаемой наглостью (думаю, тут уже был обоснованный расчёт на помощь извне) требования:

– немедленно публиковать всё, что выходит из – под его пера;

– чтобы эта самая, пошедшая ему на послабления, власть вообще перестала существовать в пространстве литературы (письмо в СП).

Всё это очень напоминало небезызвестную старуху, возжелавшую быть владычицей морскою…